– Бежим отсюда! – вырвалось у Супрамати.

Он стоял мертвенно-бледный, прижав руки к груди; Дахир откинулся на своем стуле с закрытыми глазами и, казалось, задыхался.

Нарайяна выхватил из-за пояса два кусочка материи, смоченной вином с небольшой примесью первобытной эссенции, и приложил к лицу обоих магов; почти мгновенно они оправились от своей слабости.

– Друзья! Разрушьте же лучше это подлое гнездо вместо того, чтобы падать в обморок. Имей я ваше могущество, дело уже было бы сделано, – проворчал Нарайяна.

Супрамати с Дахиром выпрямились, а в глазах их вспыхнуло негодование и страстное желание покарать этих чудовищ. Сорвав с груди крест магов, они бросились вперед, произнося могущественные заклинания, которым повиновались стихии.

Через мгновенье сверкнули две яркие молнии, принявшие затем форму больших крестов, которые зажигались в воздухе; в то же время сильные удары грома потрясли здание. В первую минуту толпа застыла от ужаса, а затем с отчаянными криками бросилась к выходам, но сыпавшаяся навстречу им молния принудила их отступить. Гром продолжал греметь, стены трещали и вдруг рухнули потолки, придавив теснившуюся в зале и в ложах толпу.

В первый, может быть, раз оба мага не ощутили ни жалости, ни сожаления по поводу вызванной ими гекатомбы; уж очень давно их чистая и гармоничная душа не была потрясена таким чувством отвращения, граничившего с ненавистью.

Отступая задом, они покинули залу и театр прежде, нежели они обрушились; поднявшись затем в облака, они направились к своему воздушному экипажу, который тотчас понес их в дом друга, где они очистились и подкрепились.

На следующий день Ренэ де ла Тур, как звали «бессмертного», приютившего у себя троих друзей, отправился в город за новостями.

Возвратился он очень довольный и рассказывал со смехом, что все население сатанинского города совершенно подавлено.

Крушение театра приписывали землетрясению, потому что толчок слышен был далеко, но жалели больше всего о том, что подобное несчастие может нарушить одно из самых чудных и пышных торжеств. Кроме того, никак не могли объяснить, почему молния приняла форму лучезарных крестов; этого еще никогда не бывало.

Неожиданная катастрофа действительно испортила все приготовления к предстоящему на другой день празднеству. Множество людей было убито, еще более ранено и изувечено молнией или камнями; наконец, раскопки и очистка развалин тоже сильно препятствовали торжеству. Нашлись даже голоса, предлагавшие отложить на несколько недель жертвоприношения и процессии. Масса же населения, жадная до зрелищ и празднеств, восстала против этого.

В конце концов решено было устроить сначала торжественные, пышные похороны жертв из публики и «гениальных» артистов, которые собственной кровью запечатлели «славное служение искусству», в живой действительности разыгрывая грандиозную жизненную трагедию. Годовой же праздник пришлось все-таки отложить на неделю.

Решение это успокоило и удовлетворило всех. Жаль было, конечно, что катастрофа произошла так некстати, но ведь такие естественные случайности могут всегда произойти, а умирать все равно надо, рано или поздно; все же остальное можно было наверстать и поправить. По милости сатаны имелось достаточно золота, чтобы отстроить новый театр, красивее старого, в актерах также недостатка не было; а потому можно со спокойным духом, схоронив умерших, приняться за хлопоты о празднествах.

Дахир и Супрамати решили обождать неделю, ибо пылали желанием радикально испортить люциферианский праздник, а чтобы убить время, они занялись изучением нравов и обычаев, не лишенных даже оригинальности.

Так, узнали они, что иудеи прежде всего совершенно упразднили своего Иегову, которому пришла неудачная мысль дать десять заповедей; по крайней мере их ему приписывали. А так как древний закон нравственности совершенно противоречил началам современной жизни, стеснял евреев в их обиходе и ограничивал их склонности к необузданной свободе, то они не то что отменили, а переделали по-своему эти десять заповедей, которые в новой редакции повелевали совершенно обратное тому, что предписывалось ими раньше.

Например, первая заповедь перелицованного закона гласила: «Да не будет у тебя бога иного, кроме сатаны». Другая: «Убивай всякого, кто стесняет тебя, и пей кровь тех, кто осмелится быть врагом твоим», или еще: «Бери все, что может удовлетворить твои желания, потому все, что может служить тебе и в чем ты нуждаешься, принадлежит тебе по праву». Остальное было в том же роде.

Этот свод новых, столь удобных и растяжимых законов красовался на бронзовых или мраморных досках по углам главных улиц, для большего назидания гражданам. Последние отлично пользовались такими прекрасными наставлениями и не признавали иного закона, иного обязательства, кроме своей воли и прихоти.

Настал наконец день великого люциферианского торжества. С зарей весь город был на ногах и все улицы запружены народом.

Праздник начинался присоединением к люциферианскому культу новых членов; эта кощунственная, богохульная церемония в насмешку называлась крещением. Происходила она на большой площади перед главным храмом сатаны и там публично исполнялись гнусные обряды, разоблаченные еще во времена процесса тамплиеров.

На этот раз число неофитов оказалось еще более обыкновенного и церемония очень затянулась; было уже довольно поздно, когда громкий выстрел дал сигнал к выступлению.

Тотчас из всех сатанинских храмов двинулись процессии по направлению к огромной площади, составлявшей центр города и окруженной самыми красивыми дворцами.

Там воздвигнут был гигантский костер с перевернутым крестом наверху и окруженный восковыми фигурами, изображавшими наиболее чтимых в христианском мире святых, а также символами веры всех других народов; все это должно было позднее быть брошено в огонь.

Вскоре все процессии начали собираться на площади. Одна несла окруженную целым лесом хоругвей статую сатаны, царя вселенной. Демон изображен был стоя с распущенными огромными крыльями; на горделиво поднятой голове красовалась зубчатая корона; в вытянутой руке он держал скипетр вселенной, а ногой с ожесточением попирал терновый венец и опрокинутую чашу.

Процессии прочих «братств» были в том же роде и представляли собою все обряды сатанинского культа. Там были шуточные процессии тамплиеров, несших своего Бафомета, или франкмасонов со статуей Люцифера; все участники были наги, если не считать кожаного передника и знаков отличия их степеней. Далее следовали поклонники низших дьяволов; жрицы ларвов и прочих нечистых духов, члены общества Шабаша с их царицей, и, наконец, певцы и певицы, сопровождавшие жертв. На высокой колеснице следовали человеческие жертвы: несколько детей и какие-то две старухи, пожелавшие добровольно заклать себя во славу сатаны.

Возбужденно настроенная толпа запружала улицы и особенно площадь, где находился костер; все нетерпеливо ожидали начала жертвоприношений, чтобы отправиться затем на публичные пиршества, приготовленные для народа во всех общественных местах; такие пиры кончались обыкновенно настоящими адскими оргиями.

Когда все процессии сгруппировались вокруг костра, сатанинские жрецы затянули гимн в честь своего «бога», а в конце каждой строфы народ повторял припев: это дикое, нестройное пение дергало нервы, еще сильнее возбуждая и без того взволнованную толпу.

По окончании гимна вокруг костра пошла пляска. Без разбора кружились и скакали, держась за руки, мужчины, женщины и дети; а по мере того, как сходились и расходились огромные круги этого беспорядочного хоровода, росло возбуждение толпы. Слышались дикие крики и взрывы истерического хохота; а люди, словно бесноватые, корчились и рычали, как дикие звери. Но общее исступление достигло высшего напряжения, когда верховный жрец сатаны поджег костер, у подножия которого были собраны жертвы его. С длинными блестящими ножами в руках двинулись жрецы, чтобы заклать сначала животных и потом человеческие жертвы; кровь тех и других должна была быть роздана присутствующим, трепетавшим от нетерпения.