— Он выполнил задание и по собственной просьбе был отозван Вниз, — сказал тот, что посветлей. — Теперь все висит на вас.

— А Бэта?

Чернявый рассмеялся, являя миру ровные темные зубы.

— Гляди ты, понравилась… Проказник…

— Поторопитесь! — крикнул желтый. — Нас окружают!

— Я не мастак бегать на длинные дистанции, — признался Мефф.

— Уже недалеко.

Неожиданно стена кустарника расступилась и Фаусон затормозил, хватая раскрытым ртом воздух, словно вытащенная из воды рыба. Они были на берегу пруда. Зеркальную поверхность морщинил легкий ветерок. Докуда хватал глаз ни лодки, ни понтона или хотя бы кусочка дерева.

— Я скверно плаваю! — крикнул приезжий.

— Ерунда, — ответил желтый, который был самым предприимчивым из троицы. — Пошли, ребята!

Очередной трюк напомнил Меффу его любимую игру, кубики от Лего. Оказалось, что адские активисты могут соединяться и в длину. В мгновение ока черный вскочил на светлого, на черном разместился желтый, их тела моментально срослись, образовав что-то вроде морского змея с человеческой головой.

— Садись нам на шею! — раздался приказ.

Он послушался. «Тройняк продольный обыкновенный» молниеносно погрузился в воду и принялся рассекать прохладную гладь. Когда они оказались посредине озера, преследователи высыпали на берег и беспомощно принялись кружить по луговине. Кто-то выстрелил, но бездарно промазал. Первый член морского змея сделал на прощанье ручкой, сложив пальцы таким образом, который одним напоминает плейбоевского кролика, другим фигуру «бабушка в окошке» в городках, а у тех и других является символом победы.

Альбинос встретил Толстощекого в столовке. Херувимчик, погруженный в чтение последних публикаций Тоффлера, даже не заметил, что его ложка уже пять минут ходит по тарелке, производя бесплодные эволюции в воздухе и перенося ко рту пустоту. Другое дело, что разница с точки зрения гастрономической была невелика — сегодня на обед сотрудникам был предложен суп ритатуй. [4]

— И что ты на это скажешь? — бросил Седой, тонкие губы которого придавали лицу выражение беспощадности.

— Скажу, что судьбу человечества в конечном итоге решит психология, а не экология, — ответил Херувимчик, не прекращая бесплодно черпать пустоту.

— Я имею в виду глупую аферу с мистером Фаусоном, — Альбинос бесцеремонно вынул ложку из руки заядлого чтеца. — Читал донесения?

— Читал. Маневр 94 «Предупреждение» провалился. Встреча произошла.

— Ты еще не знаешь содержания молнии, касающейся корректив. Попытка передать дело местным органам кончилась ничем. Он сбежал.

— Мы в который раз недооценили этого типа! Впрочем, работая такими методами…

— Вот именно! — обрадовался Альбинос и пододвинулся к коллеге. — Скажу честно, методы нашего старичка, мягко говоря, анахроничны. Мир ушел вперед, ширятся насилие, коррупция и террор, а мы действуем методами святого Франциска! Здесь скорее нужна рука Саванаролы или Торквемады.

— Тссс!.. — Толстощекий беспокойно оглянулся. — Знаешь, что старик не любит, когда вспоминают о сих достойных сожаления ошибках и извращениях.

— Но я прав, а?

— В частном порядке должен с тобой согласиться. Но…

— Будем откровенны, братец. Если мы и дальше станем играть, как играли до сих пор, то не успеем оглянуться, как уже не во что будет играть…

— Я не могу слушать такую ересь…

— Но в душе признаешь мою правоту?

— Говори с шефом, а не со мной. Может, хочешь немного супа?

— Сегодня пощусь. А шефа так просто не переубедишь. Впрочем, у меня есть другая идея.

— А именно?

— Проявить собственную инициативу!

Блондин с физиономией херувимчика поднялся так резко, что сотрудницы за соседними столиками, занятые поглощением диетического киселя, повернули головы.

— Ты понимаешь, что предлагаешь?

Альбинос не ответил, только потянул его за руку, а в коридоре принялся слово за словом излагать собственную концепцию.

— Пойми, — закончил он, — если удастся, нам отпустят все грехи. К тому же дважды.

Мефф спал скверно. Его мучили кошмары. Вот он ходит по огромным, горизонтально раскинутым парусам, так туго натянутым, что они почти не прогибаются под ногами. И вдруг видит на ткани огромное количество ржавых пятен, таких же, какие образует горящая спичка, если ее поднести к листку бумаги снизу. Пятна растут. Вскоре уже язычки пламени пробиваются на другую сторону. Все парусное поле покрывается сотнями симметрично расположенных факелов. Поднимается вихрь. Клубы дыма складываются то в гигантское тело Бэты, то сразу в трех «пуэрториканцев», то, наконец, охватывают Меффа плотным кольцом. Полотно рвется. Огонь разрезает материал на все меньшие куски, которые, словно льдинки, начинают колыхаться в воздухе, потом тонуть. Фаусон пытается бежать, перескакивать с льдины на льдину, преследуемый цыганской музыкой и насекомыми, которые, убегая от огня, начинают выползать из-под полотна и взбираться ему на ноги. Далеко внизу переливаются странные волны, вздымаясь все выше и выше. Что мог значить этот сон? Распад системы ценностей? Крах некой надуманной концепции? Предвестие гибели?

Неожиданно Мефф обнаруживает, что ошалевшие волны — не вода, а расплавленная лава. В этой лаве кролем продираются несколько грешников. У каждого в зубах веревка. «А ну, пошли! Пошли!» — понукает их знакомый голос. Это дядя мчится в купальном костюме на адских санях, словно Амфитрида, которую влечет упряжка осужденных. А куски полотна опадают все ниже.

— Прошу застегнуть ремни. Не курить.

Путешественник поднял голову. Вдали маячил силуэт Эйфелевой башни. Самолет шел на посадку в Париже.

То, что происходило последние несколько часов, было еще более необычно, чем happening [5] предыдущей ночи. Необычно ввиду своей абсолютной нормальности. Черные незамедлительно преобразились в единого толстого шофера в ливрее, который, не задерживаясь, запустил двигатель. С проселочной дороги они вынеслись на обычную, с обычной — на шоссе литеры «А», подлежащее очистке от снега в первую очередь, но сейчас стояла осень, и никто снег не убирал ввиду его полного отсутствия. И никто за ними не гнался. Несколько раз на въезде в городки они натыкались на посты неведомого назначения. Водитель пояснил, что здесь для статистических целей подсчитывают активность моторизации на дорогах. И опять же никто их не задержал. Возможно, у автомобиля были какие-то особые номерные знаки, либо же им попросту везло.

Фаусон в основном молчал. Да и что он, собственно, мог сказать? Что страшно рад свалившимся на него обязанностям дежурного Сатаны, что просит освободить от этой должности? Прежде всего, он не знал, в какой степени от него зависит дьявольский тройняк. Вроде бы, подчиненные, но они все время вели себя так, будто все знали наперед и лучше. И, вероятно, действительно знали.

«Ну и влип!» — повторил он себе в миллионный раз, хотя по сути дела не очень-то верил в реальность ситуации. Предполагал, что это шутка, трюк, покупка. Прожив тридцать пять лет атеистом, материалистом и реалистом, он не мог позволить себе перестроиться в средневекового фушощонера и все время ждал, что вот-вот проснется или же что откуда-то из-за кулис мира выплывет надпись: «Конец фильма».

Однако надпись не выплывала. Чернокожие рассказывали друг другу веселые анекдоты, смысл которых до него не доходил, потому что касались они условий в этом странном государстве, которое, как он надеялся, ему больше не доведется посещать. Из того, что он видел по дороге, здесь чаще всего встречались печные трубы, памятники, мостки, перекинутые через кюветы, и лозунги. Некоторые поразили его своей поэтичностью. Например, такие, измалеванные на стенах: «Тротуар — для пешеходов», «Сегодня хорошо — завтра еще лучше» и, наконец, «Дорога должна быть дорогой». После долгого раздумья Мефф счел надписи либо естественным проявлением фольклора, либо кабалистическими выкрутасами, могущими изгнать злые силы, что приводило ему на память тибетские мельнички для перемалывания молитвенных текстов. В городках, несмотря на сравнительно раннее время, поражало огромное количество людей, снующих по тротуарам и длинными рядами стоявших в бездействии вдоль стен.