Старой женщине оставалось лишь удивляться, морщить лоб и благостно улыбаться, глядя на Коленьку, читающего в подлиннике Гюго, Гете и Шекспира. А затем в большой комнате, которую занимал Николай Князев, стали появляться странные вещи: портреты русских царей, бронзовый бюст Николая II, золоченый двуглавый орел, хоругви, штандарты, российский триколор и мундиры. Мундиры были бутафорские, где-то по случаю Николай их покупал — то ли на киностудии, то ли в каком-то театре. Он своей тетушке такие подробности не рассказывал.

— Коленька, — говорила Ольга Леонидовна, — вы уже взрослый мужчина, вполне сформировавшаяся личность, офицер...

— Да-да, Ольга Леонидовна, я все это знаю, мне все это известно.

— Вы меня, конечно, Коленька, извините, но я хочу спросить у вас, почему вы один?

— В каком смысле?

— Почему вы не найдете себе невесту? Почему вы не женитесь?

— Мне не везет, — задумчиво отвечал Николай Николаевич. — Здесь моей невесты нет.

— Как это нет? Разве мало привлекательных умных женщин в Москве?

— Привлекательных и умных много, но моей, Ольга Леонидовна, здесь нет. Я не могу с ними вступать в брак.

— Почему?

— Не могу, и все.

По тону, с каким племянник произнес последние слова, Ольга Леонидовна поняла, что он ничего не скажет. Но, на всякий случай, помешивая чай в стакане, взглянула на Николая и робко спросила:

— Что, не можешь найти себе равной? И тогда Николай веско произнес:

— Здесь не могу.

— А где?

Передернув плечами, он сидел с прямой спиной, его голова была гордо вскинута, а голубые глаза пронзительно сверкали.

— Чудной ты, Коленька, — выдохнула Ольга Леонидовна, — ты замечательный, мне с тобой так хорошо!

Больше к разговору о женитьбе ни тетушка, ни племянник не возвращались. Все точки над "i" были расставлены, и Николай продолжал посвящать все свое свободное время сбору исторических реликвий, а так же изготовлению оловянных солдатиков. Он мастерил их самозабвенно, с фанатичным упорством. Так шахматист решает сложную, почти нерешаемую задачу. По вечерам и в выходные дни он посещал всевозможные клубы, связанные со стариной.

Устроился работать помощником начальника отдела кадров в исторический музей, затем в архив, а из архива, проработав там год с небольшим, перешел в объединение кремлевских музеев.

Как известно, пограничники, как и десантники, своих, на поле боя не бросают. У Николая Князева везде находились знакомые, которые когда-то служили под его началом, с кем он когда-то учился или служил, охраняя бесконечную границу. Его звали в бизнес, зная его организаторские способности и кристальную честность. Но от всевозможных коммерческих предложений, даже весьма привлекательных, Николай отказывался, причем быстро, не раздумывая.

— Нет, это не мое, это не для меня. Я страшно, занят, я не люблю деньги, мне они ни к чему. Я человек свободный, мне деньги не нужны. Ведь не в деньгах счастье.

— Конечно, не в деньгах, а в их количестве, — пытались убедить Князева.

— И не в количестве.

— А в чем же счастье?

— Счастье в правде, в истине. Счастье в «руце Божией», — глядя в глаза собеседнику, произносил Николай Николаевич.

От тона, каким произносились эти слова, от пронзительного взгляда синих глаз собеседник сразу же терялся, оставалось лишь непонимающе развести руками:

— Что ж, Николай Николаевич, воля ваша.

— Действительно, моя воля.

Что-то несовременное сквозило в облике отставного подполковника — то ли голову он держал слишком гордо, то ли его осанка, никогда не гнущаяся спина делали Князева непохожими на бегающих, вечно спешащих, судорожно решающих бытовые проблемы людишек. Он смотрел на всех немного свысока, но без презрения. Так хозяин смотрит на щенков, копошащихся у его ног и пытающихся лизнуть руку.

За тот год, что Николай Николаевич Князев работал в Кремле, его внешний облик изменился. Он всегда был аккуратно пострижен, источал запах недорогого, но приятного мужского одеколона, его борода и усы неизменно были идеально ухожены. Ел Николай Князев всегда неторопливо, молча, пользуясь ножом и вилкой. Его сослуживцев поведение Князева немного удивляло, но не шокировало. На работу Николай приходил вовремя, опозданий за ним не числилось, покидал свое рабочее место одним из последних. Все, что поручало начальство, делал аккуратно и в срок. В разговоры с сослуживцами и подчиненными пускаться не любил, его ответы, как правило, были односложными: «да», «нет», «не знаю», «вполне может быть». Его сотрудников немного раздражала любовь Николая Николаевича к устаревшим русским словам. Он любил употреблять слово «отнюдь», причем всегда к месту, а когда человек говорит предельно грамотно, это настораживает и даже раздражает. Однажды Князева раскусили, причем раскусил слесарь, чинящий дверные замки.

У слесаря, ремонтировавшего дверь в подсобное помещение, поинтересовалась немолодая женщина:

— Не проходил ли здесь Николай Николаевич?

Слесарь вытащил изо рта шуруп, отложил в сторону отвертку и, взглянув на женщину снизу вверх, осведомился:

— Которого Николая Николаевича вы имели в виду? Николая Третьего, что ли?

— Как вы сказали? — поправляя очки и недоуменно моргая большими серыми глазами, переспросила женщина.

— Ну а какой же у нас еще здесь Николай с бородой и усами?

И тут женщину-искусствоведа словно током ударило, словно на нее, снизошло озарение:

— О! — сказала она. — Да, да, именно его!

— Они изволили пойти в ту сторону. Десять минут назад, — передразнив отсутствующего, произнес работяга.

— Они туда пошли? — с этими словами женщина-искусствовед медленно, как сомнамбула, двинулась по навощенному паркету, переходя из зала в зал и оглядываясь по сторонам.

«И правда! Он ведь похож на русского царя, похож как две капли воды. И одевается Князев совсем не так, как остальные, любит цвет хаки, не носит пиджаки, их ему заменяют френчи с накладными карманами. Да-да, он похож на последнего российского императора. Вот под кого он работает, вот откуда все эти его словечки, старомодные выражения!»

Она нашла Князева у небольшого портрета. Николай Николаевич стоял, опустив руки по швам, и смотрел на писанное маслом изображение князя Юсупова. На его тонких губах блуждала загадочная улыбка, расчесанные усы подрагивали, брови иногда сходились к переносице, и взгляд голубых глаз становился суровым.

— Николай Николаевич, прошу прощения.

— Да, я вас слушаю, — Николай Князев повернулся через левое плечо, и женщине-искусствоведу показалось, что она услышала звяканье шпор. Она взглянула на начищенные до зеркального блеска башмаки с острыми старомодными носами — шпор на них не было. — Я вас слушаю, Екатерина Андреевна... — повторил Николай Николаевич.

— Я вас ищу, ищу... — искусствовед взглянула на портрет князя Юсупова и увидела в стекле отражение Николая Князева.

Ее вновь словно бы ударило током, не сильно, но ощутимо. Она вздрогнула, вся подобралась и ей захотелось поклониться этому странному мужчине, спина которого всегда оставалась прямой, а голова на плечах держалась гордо и независимо. Из стекла, почти черно-белый, похожий на дагерротип начала двадцатого века, взирал на нее последний русский император, хотя в это время Николай Князев стоял к портрету спиной. «Мистика какая-то, чертовщина! Прости господи!» — пронеслось в голове женщины.

Если бы ее губы не были накрашены помадой в цвет Кремлевской стены, то наверняка Николай Князев увидел бы, какими бледными они стали, почти бескровными. Губы задрожали и растянулись в угодливой улыбке.

— Николай Николаевич, звонили директору из администрации. В десять тридцать к нам придет делегация, мы должны ее встретить и проводить, показать нашу коллекцию.

— Да, я понял, но я-то здесь при чем?

— Сейчас нет экскурсовода. Клавдия Петровна в отпуске, Сергей Николаевич в архиве, а Екатерина Смехова, молоденькая, у нее заболел ребенок. Они, ко всему прочему, приедут без переводчика. Что делать? Князев благодушно улыбнулся: