Терлейну Карстерс нравился. Судя по описанию Мантлинга, он решил, что Карстерс по крайней мере одного возраста с лордом, если не старше. А Карстерс оказался худощавым молодым человеком с красноватым лицом, каштановыми усами щеточкой. Держался он непринужденно. Его увлекали все виды спорта, при занятиях которыми можно было свернуть себе шею. Но он отнюдь не был образцом Молчаливого Английского Спортсмена. В первые пятнадцать минут разговора он не просто рассказал большую часть истории своей жизни; он сопровождал рассказы о своих приключениях поистине актерской мимикой и жестикуляцией. Из всего, что попало под руку, он построил на столе трассу для автомобильных гонок и яростно, с грохотом и звоном протащил по ней солонку, которая изображала его машину, показав, как ее развернуло на скорости и крутило несколько десятков футов, пока она не вылетела с трассы. Повествуя об охотничьей экспедиции, он приникал глазом к прицелу воображаемого ружья и с победным видом отдувался, когда пуля попадала в цель. И как ни странно, у Терлейна сложилось впечатление, что он не из фантазеров.

Карстерс объявил себя неудачником. Он рассказал, как после Итона и Сандхерста он не без помощи отца попал в военно-воздушные силы, но ему вежливо предложили подать в отставку после того, как он безо всякой санкции совершил за счет правительства шесть парашютных прыжков; впрочем, у него был шанс исправиться и восстановить свое доброе имя, однако он ухитрился влететь на бомбардировщике стоимостью шесть тысяч фунтов прямехонько в здание офицерской столовой. Ему удалось катапультироваться, отделавшись растянутой лодыжкой. Карстерс также открыл Терлейну («разумеется, строго между нами»), что страстно и давно любит Джудит, сестру Мантлинга. Он признался ей в своих чувствах, но она интересуется только мужчинами, которые чего-нибудь добились в жизни. Он описал доктора Юджина Арнольда — «Я в жизни не видел, чтобы белый человек так плохо выглядел. А ведь ему всего тридцать шесть» — и карикатурно изобразил выражение лица последнего. И наконец, у него была собственная теория насчет «вдовьей комнаты». «Там, — сказал он, — или какой-нибудь газ, или пауки».

— Можете мне поверить, — заявил Карстерс после третьего коктейля, когда Терлейн встретил его в гостиной, — там или газ, или пауки. Всегда или одно, или другое. Вы сидите себе в кресле или лежите в постели, а тем временем от тепла вашего тела высвобождается смертельный газ. Уж я-то знаю. Да, сэр, если мне выпадет несчастливая карта, я сразу, как попаду в комнату, открою окно, высуну голову наружу и так проведу почти все время. Или, — продолжил мистер Карстерс, в волнении ввинчивая указательный палец в ладонь, — где-нибудь в шкафу прячется ядовитый паук, наподобие тарантула. В один прекрасный момент вы открываете шкаф, и — вуаля! — сыграли в ящик. Каково? Я об этом где-то читал.

Терлейн мягко возразил, что это должен быть очень живучий паук — как-никак он провел в шкафу сто двадцать пять лет и все это время ничего не ел. Карстерс сообщил, что где-то читал о пауках, замурованных в стены на еще более долгий срок. Равель, присоединившийся к разговору, был вполне согласен с Карстерсом. Он только настаивал, что в комнате не пауки, а жабы.

— Пауки, господин Карстерс, — говорил он с умным видом, — отличаются от жаб меньшей продолжительностью жизни. — Тут его как будто передернуло. — Но я, если честно, надеюсь, что там не пауки. Я их боюсь. Если увижу какого-нибудь паука, так рвану оттуда, что и тысяча чертей не угонится.

На протяжении всей жаркой дискуссии Терлейн старался не думать о том, что он увидел в комнате после того, как дверь в нее так легко отворилась. Но у него ничего не получалось, несмотря на уверения Г. М. Более того, он знал, что весь долгий ужин Мантлинг думает о том же. Когда Терлейн увидел, что Мантлинг встает со своего места, он испытал облегчение.

— Ну что, приступим? — снова сказал лорд.

Он стоял спиной к белым двойным дверям, и вдаль от него тянулся стол, на котором через строго определенные промежутки были расставлены серебряные подсвечники с витыми свечами. Столовая наполнилась тенями, так как большинство свечей погасло, утонув в воске. В зыбком свете его лицо было красно и блестело; жесткие кольца волос лоснились от пота, а бело-голубые полусферы глаз, казалось, едва держались в глазницах. Мантлинг улыбнулся и постучал костяшками пальцев по столу.

— Я приказал принести свежую колоду карт, — продолжил он, по-прежнему тараща глаза, — потому что та колода, которую я приготовил заранее, нам не подходит. Совсем не подходит. Ну же, господа! Признавайтесь, вам за это ничего не будет. — Он еще сильнее наклонился вперед. — Кто из вас пытался мухлевать? А?

Отозвалась Изабелла Бриксгем — с противоположного конца стола, спокойным голосом:

— Алан, я позволю себе поинтересоваться, не слишком ли много ты выпил?

Он пропустил ее слова мимо ушей, но впился в нее мрачным и задумчивым взглядом.

— Конечно, это не вы, тетушка, — взревел он и после паузы захохотал, — вы же не участвуете в игре! Я задаю вопрос остальным, и я имею на то причины. Один из вас хочет, чтобы в комнату пошел кто-то другой. Почему? Мы распечатали комнату — если ее вообще нужно было распечатывать. И кое-что там увидели.

— И испугались? — звонко спросил Гай. Затем — после паузы — он рассмеялся.

Мантлинг так и впился взглядом в брата:

— Ты что, там был?

— Был ли я там? Нет, — ответил Гай. Темные очки и морщинистый лоб замаячили над правым плечом Карстерса. — Но зачем же держать нас в напряжении? Что вы увидели?

— А вот и Шортер. — Хозяин дома внезапно переменил тему. — Колода свежая? Хорошо. Дайте я посмотрю. Вы знаете, что делать. Джентльмены! Сейчас Шортер будет разносить кофе, и вместе с чашкой те из вас, кто принимает участие в игре, возьмут по карте. Взгляните на них, если желаете, затем положите на стол рубашкой вверх. Не говорите, что у вас за карта, остальным присутствующим; пока не говорите. Прежде чем мы вскроем карты, я расскажу, что мы там увидели. После этого каждый, кто захочет, может выйти из игры… Ну, Шортер, начинайте. Вскройте упаковку. Рассыпьте карты веером по подносу. Вот так. Я буду тянуть первым.

Не сводя выпуклых глаз с гостей — он даже не взглянул на рассыпанные по подносу карты, — Мантлинг вытащил одну. Бросил на нее беглый взгляд и, сохранив спокойное лицо, положил ее рубашкой вверх на стол рядом с собой. Шортер прошел мимо Терлейна, который ощутил мгновенное напряжение, сменившееся мгновенным же облегчением. Ему не нужно было тянуть карту. Поднос очутился перед Карстерсом. Терлейн мог видеть голубые рубашки карт с цветным щитом в центре — видимо, гербом Мантлингов, — и мускулистую руку Карстерса, медлившую над ними. Карстерс поколебался, потер руки, передернул плечами и снова потянулся за картой. Его красное лицо блестело от пота.

— Дайте мне среднюю, — сказал он. — Сэр, пожелайте мне удачи. Ха-ха-ха. Так, иди сюда, маленькая. Да, я бы хотел, чтобы она оказалась… Черт!

Он с размаху шлепнул карту на стол и с запозданием попытался придать лицу невозмутимое выражение. Шортер перешел к Гаю, который со скучающим видом взял карту и, даже не взглянув на нее, положил на стол.

— Я передумал, — неожиданно заявил Мантлинг. — Подождите, Шортер. Пусть мисс Изабелла, если хочет, тоже тянет карту.

— Большое спасибо, — спокойно сказала Изабелла. Ничуть не удивившись, она оторвала от стола взгляд своих бледных глаз и протянула руку. — Я не передумала. Для этого нет никаких причин.

Она взяла карту, мельком взглянула на нее. Ее лицо не выражало ничего. Шортер перешел к сэру Джорджу, который, выбирая карту, наморщил лоб, но ничего не сказал. Равель, весь красный, долго не мог решиться. Среди гостей уже начал подниматься шум, который периодически прерывался произносимыми шепотом просьбами вести себя потише. Остановив свой выбор на одной карте, он неожиданно передумал и выхватил другую.

— Мне никогда не везло в картах, черт бы их побрал, — сказал он. — И сейчас, я думаю… Что? О господи, ура! Ха-ха-ха.