— Лучше было бы, — сухо сказала Изабелла, — продать их Музею мадам Тюссо.

Теперь ее голос скреб слух, как наждачная бумага. Один Г. М. остался невозмутимым. Он сидел, облокотившись о стол, скрестив руки на своем необъятном брюхе, и равномерно — раз в секунду — моргал.

— Ага. Я об этом тоже думал, мэм. Кстати, в Музее мадам Тюссо имеется настоящий гильотинный нож… Но оставим это на время… Мэм, я хочу задать вам вопрос о вашей племяннице… Джудит, верно? Как вы считаете, почему ей не позволили присутствовать на сегодняшнем представлении?

Изабелла кивнула, и на ее лице мелькнуло удовлетворение, пробившееся даже несмотря на ее всегдашнюю сдержанность.

— Умно придумано. Я думаю, вы догадываетесь, почему ее нет сегодня здесь. Я скажу вам то, что мой племянник никогда бы не сказал — не хватило бы мужества. Она не была допущена потому, что, возможно, рассказала бы все своему жениху, доктору Арнольду.

— Я слышал о нем, — проворчал Г. М. и с мрачным видом кивнул. — Врач-психиатр? Так я и думал. Ну? И что из этого?

Мантлинг посерел — только очки поблескивали. Нежданная помощь пришла со стороны молчавшего доселе Бендера. Он что-то невнятно пробормотал и суетливо бросился к Изабелле Бриксгем, будто пытаясь остановить ее; Г. М. не торопясь поднял свою большую руку и без спешки и напряжения ухватил Бендера за левый отворот пиджака, пригвоздив его к месту.

— Полегче, сынок, — спокойно сказал Г. М. — Смотри, куда идешь. Еще немного, и ты споткнулся бы о тот шнур от лампы и влетел прямехонько в книжный шкаф… Итак, мэм? Что бы изменилось, если бы о сегодняшнем действе узнал доктор Арнольд?

— Он бы предотвратил то, что не сумела предотвратить даже полиция. Возможно, он пошел бы на крайние меры. А мы не можем допустить скандала. — Изабелла подбирала слова с тщанием женщины, ищущей спелое яблоко в большой корзине с фруктами. Она улыбнулась. — Понимаете, кажется, кто-то из обитателей этого дома — сумасшедший.

Самым противным было то, что ее голос ни разу не сбился с ровного, приятного тона. Возникла долгая липкая пауза, а затем разразился гром.

— Ложь, бессовестная ложь! — заревел Мантлинг.

— Выслушайте меня, пожалуйста, — тем же полуофициальным тоном продолжила его тетка. — А ты, Алан, будь добр, не мешай мне говорить. Я понимаю, что заявлять в полицию из-за собаки и попугая — глупо. Никто не воспримет всерьез заявление, касающееся простых домашних любимцев. — Она глубоко вздохнула. — Неделю назад кто-то задушил моего попугая. Ему свернули шею. Бедного Билли задушили; это звучит абсурдно, не правда ли? Вы, мужчины, не любите попугаев. Но вы же любите собак? У Джудит был фокстерьер. Лично мне он не нравился, но он был… тихим существом, и он не путался под ногами. Он исчез. Джудит решила, что он убежал и потерялся; она до сих пор так думает. Я обнаружила его в мусорном ведре — не стану описывать, в каком виде. Видимо, его били каким-то острым тяжелым орудием.

Изабелла помялась, будто пытаясь заглушить неконтролируемую дрожь в коленях. К ней со стулом в руках и нарочито избегая лампового шнура направился Бендер. Где-то на полдороге он метнул косой взгляд в сторону Г. М. Изабелла раздраженно сказала:

— Со мной все нормально. Все хорошо. — Но вдруг посреди фразы она (неслыханное дело!) неожиданно закашлялась и побледнела. — Пожалуйста, оставьте меня в покое, — продолжила она, выдергивая запястье из руки Бендера. — Я отлично себя чувствую, и я еще не все сказала. Если бы Алан хотел быть с вами честным, он бы упомянул о наследственном недуге. Он бы сказал, что Чарльз Бриксгем — тот, что привез жену из Франции и умер во «Вдовьей комнате» в 1803-м, — сошел с ума задолго до своей смерти. Сейчас бы его назвали социально опасным сумасшедшим. Он потерял рассудок при ужасных обстоятельствах. Алан должен был рассказать при каких. Не важно. Теперь это сделает Гай.

Она деревянным жестом подняла обе руки. Затем их будто покинула жесткость, и они безвольно упали на колени.

— Это не просто мои подозрения. Говорю вам: болезнь нашла очередную жертву. Вы можете отмахнуться от задушенного попугая. Вы можете отмахнуться даже от искромсанной на куски собаки. Я не могу. Поэтому я говорю вам: сегодня вы предоставите безумцу исключительную возможность для охоты за… дичью покрупнее.

— Предоставим возможность, — повторил Г. М. — Каким образом?

— Не знаю, — ответила Изабелла. — И именно поэтому мне так страшно.

Все молчали. Тишину нарушали только тяжелое дыхание Мантлинга да позвякивание стекла в серванте. Скосив глаза на звук, Терлейн заметил большую, покрытую веснушками и рыжим волосом руку, облапившую горлышко бутылки. Изабелла встала.

— Ральф, дайте руку, — обратилась она к Бендеру и с холодной, почти неприятной вежливостью добавила: — У меня нет никакого желания изображать из себя каркающую ворону, сэр Генри. Но я вас предупредила. Жду вас в гостиной.

Как только за ними закрылась дверь, Г. М. с недовольным шипением вылез из-за стола, переваливаясь, добрался до противоположной стены комнаты и дернул за шнур звонка. Через полминуты он уже давал указания Шортеру:

— Позовите сюда Гая Бриксгема и француза по имени Равель. Предупредите, что их ждут немедленно. Скорее. — Затем он повернулся и подмигнул Мантлингу: — Темное дело, сынок. Очень темное. Почему вы умолчали о попугае и собаке?

Когда Мантлинг заговорил, Терлейн подумал, что как-то слышал подобные звуки — так звучит пробитый барабан.

— Но я ничего не знал о Фитце, черт бы его побрал, — сказал он бесцветным, вызывающим жалость голосом и махнул рукой. — Бедняга Фитц! Господи боже, это просто ужасно. Я имею в виду старуху Изабеллу. Как вы думаете, она в своем?..

— Ну, она явно уверена, что кто-то не в своем. Вы что-нибудь об этом знаете?

— Чушь. Полная чушь. Можете мне поверить! Я только сегодня услышал о собаке. А насчет попугая… — Он выпятил подбородок. — Я даже рад, что ему свернули шею. Больше мне нечего сказать. Отвратительные твари. Вы когда-нибудь замечали, какие у них глаза? Как у змеи, нечеловеческие. Попробуйте их отогнать рукой — останетесь без пальца… Погодите-ка! Не поймите меня превратно. Я птицу и пальцем не тронул. Я ее не убивал.

— Понятно. А вы знаете, кто это сделал?

— Нет. Слуги, вероятно. Они недолюбливают Изабеллу и попугая тоже терпеть не могли. Он орал так, что зубы сводило. Обычно его клетка висела в столовой. Завидев кого-нибудь, он скрипел: «А вот и ты, а вот и ты» — и хохотал, как полоумный. — Он осекся, покраснев, но, увидев, как открылась дверь, заторопился: — Гай! Гай! Она рассказала тебе? Кто-то убил Фитца и спрятал в мусорном ведре. По крайней мере, так утверждает Изабелла.

В комнату вошли двое. Первый, тот, к которому обращался Мантлинг, остановился возле двери. Это был небольшого роста мужчина с острым лицом и приятной улыбкой. На нем были — и в помещении это смотрелось странно — темные очки. У него был высокий костистый лоб и такие же, как у брата, волосы — жесткие рыжие кольца. Несмотря на то что он был лет на шесть младше Мантлинга, его лицо покрывала сеть мелких морщин, особенно заметных на впалых щеках и вокруг улыбчивого рта. И, несмотря на самоуверенность и мишуру Мантлинга, Терлейн почувствовал, что у хрупкого Гая сердцевина потверже. У него было умное лицо, но… радушное или хитрое? Возможно, подумал Терлейн, такое впечатление возникало из-за темных очков. Ему не нравились темные очки. Прикрытые ими, глаза человека превращались в черные тени, бегавшие, будто крысы за ширмой. Казалось, они не останавливались ни на секунду.

Гай поколебался — очень недолго. На его лице появилось неодобрительное выражение.

— Да, — сказал он. — Я знал, что Фитц умер. Но зачем так кричать, братец?

— Ты знал?

— Со вчерашнего дня. — Гай снова улыбнулся и четко, раздельно произнес: — Я боялся, что Изабелла дознается. Она же всегда…

— Вынюхивает, да? Ты это хотел сказать?

— Хватит, хватит! — Глаза Гая прошлись по периметру линз. — Мы же больше не хотим скандалов и криков? — Как бы говоря, что вопрос исчерпан, он достал серебряный портсигар, вытянул оттуда сигарету и легко постучал ею по портсигару. — Равель, войдите, не стойте в дверях. Они ведь хотели нас видеть.