VI. Как бы то ни было, едва достигнув совершеннолетия, Демосфен привлек своих опекунов к суду, а так как всевозможными увертками они ухитрялись каждый раз обжаловать приговор, писал против них речи одну за другой до тех пор, пока, закалившись, как выразился Фукидид,573 среди трудов и опасностей, не выиграл процесс.574 И хотя взыскать с них не удалось даже ничтожной доли отцовского наследства, он приобрел смелость и изрядный опыт в речах, а главное, вкусив славы и могущества, приобретаемых участием в публичных прениях, принял твердое решение выступить в Народном собрании и заняться государственной деятельностью. Рассказывают, что орхоменцу575 Лаомедонту, чтобы вылечить больную селезенку, пришлось помногу бегать, следуя совету врачей, и он настолько развил в себе эту способность, что стал участвовать даже в таких состязаниях, наградой за которые служит венок, и сделался одним из величайших бегунов. Так и Демосфену пришлось взяться за красноречие случайно, только затем, чтобы вернуть себе имущество, но со временем он достиг в этом такого мастерства и силы, что уже и в прениях по государственным вопросам, словно в состязании за венок, превзошел всех сограждан, подвизавшихся на ораторском возвышении. И тем не менее его первое выступление народ встретил недовольными выкриками и насмешками над нелепым построением речи: ее периоды показались запутанными, а доказательства чересчур неестественными и натянутыми. К этому, говорят, добавлялась некоторая слабость голоса, неясное произношение и прерывистое дыхание, создававшее паузы между периодами и затемнявшее смысл произносимого. Кончилось тем, что Демосфен покинул Собрание, и когда он, подавленный, бродил по Пирею, его заметил Евном из Трии,576 в то время уже совсем глубокий старик, и разбранил за то, что, красноречием почти не уступая Периклу, из малодушия и слабоволия он губит себя тем, что робеет перед толпой и вместо того, чтобы готовить свое тело к состязаниям, позволяет ему увядать от безделия.

VII. Рассказывают, что однажды, после очередного провала, он возвращался домой, глубоко переживая свою неудачу, с закутанным от стыда лицом, и встретил актера Сатира, своего близкого друга, а тот вызвался его проводить. Демосфен стал ему жаловаться, что из всех ораторов он самый трудолюбивый, что растратил на это чуть ли не все здоровье свое и тем не менее его народ не жалует: в то время как пьяниц, матросов и невежд охотно слушают, не прогоняя с возвышения, его и знать не хотят. «Все это верно, Демосфен! — отвечал Сатир. — Но я быстро помогу твоей беде, если ты не откажешься прочитать мне наизусть что-нибудь из Еврипида или Софокла». После того как Демосфен прочитал, Сатир продекламировал тот же отрывок, но так выразительно и живо, что Демосфену он показался совершенно другим. Убедившись, сколько красоты и изящества придает речи такая игра,577 он понял, что упражнения мало что дают или даже вовсе бесполезны тому, кто пренебрегает произношением и мастерством исполнения. Тогда он устроил под землею особое помещение, которое, кстати, сохранилось до наших дней, и ежедневно, ни на что не отвлекаясь, спускался туда отрабатывать сценические приемы и укреплять голос, а нередко проводил там по два и по три месяца подряд, наполовину обрив себе голову, чтобы от стыда невозможно было показаться на людях, даже если сильно захочется.

VIII. Мало того — даже случайные встречи, беседы, деловые переговоры он использовал как повод и предлог для того, чтобы хорошенько поработать. Оставшись один, он поскорее спускался в свое подземелье и повторял весь разговор с начала до конца со всеми относящимися к делу доводами. Те речи, которые ему приходилось слышать, он тщательно изучал, по памяти восстанавливая ход рассуждений и периоды; к словам, ему сказанным кем-то другим или своим собственным, он придумывал всевозможные поправки и способы выразить те же мысли иначе. Отсюда возникло мнение, что от природы Демосфен был малоодарен, но все мастерство свое и умение приобрел тяжким трудом. Вот что, казалось бы, подтверждало это со всей очевидностью: нелегко было услышать Демосфена выступающим без подготовки, и даже когда народ вызывал его, сидевшего в Собрании, по имени, требуя выступить, он не вставал с места, если не обдумал и не приготовил речь заранее. За это многие ораторы издевались над ним, а Пифей578 однажды сострил, что умозаключения Демосфена попахивают фитилем, на что Демосфен ядовито заметил: «Однако совсем не одно и то же знают за нами мой светильник и твой!» В разговорах с другими, впрочем, он полностью этого не отрицал, признавая, что хотя и не пишет всей речи целиком, совсем без предварительных набросков все же не выступает. При этом он заявлял, что тот, кто готовит речи заранее, по-настоящему предан народу, что в этом и состоит служение ему, а проявлять равнодушие к тому, как воспримет речь большинство, — значит сочувствовать олигархии и рассчитывать больше на насилие, чем на убеждение. Что без подготовки Демосфен выступать не отваживался, доказывают еще и тем, что когда крики слушателей приводили его в замешательство, Демад579 нередко брал слово, чтобы выручить его, а вот он Демаду не помог ни разу.

IX. Но тогда почему — могут спросить — даже Эсхин, издаваясь над Демосфеном, все же называл580 его «на редкость отважным оратором»? Почему он один встал, чтобы дать отпор Пифону Византийскому,581 когда тот «извергал на афинян потоки угроз и оскорблений»? Или когда Ламах582 Миринейский в Олимпии произносил хвалебное слово царям Александру и Филиппу, где жестоко поносил граждан Фив и Олинфа, разве не он, поднявшись с места, подробно, на многочисленных примерах показал, сколько прекрасного для Эллады сделали фиванцы и халкидяне, и наоборот, сколько зла причинили ей македонские прихвостни, при этом так распалил присутствующих, что, испугавшись криков толпы, софист постарался незаметно исчезнуть? Вероятно, Демосфен полагал, что прочие достоинства Перикла ему не столь уж нужны, зато важность его, невозмутимое спокойствие, привычку высказываться не по любому поводу, не сразу и не обо всем стремился перенять, считая, что именно это придавало Периклу величие, а потому, хотя и не пренебрегал совершенно славою сиюминутных речей, все же неохотно и нечасто полагался на волю случая. Тем не менее и отвага, и дерзость его речам были присущи, но не столько в их письменном виде, сколько при исполнении, если, конечно, верить Эратосфену, Деметрию Фалерскому и сочинителям комедий. Эратосфен, например, утверждает, что во время выступлений его часто охватывало как бы вакхическое неистовство; Деметрий рассказывает,583 как однажды, обращаясь к народу, он, словно одержимый божеством, обычные слова клятвы продекламировал стихами:

Клянусь землёй, клянусь речными водами! —

а из комиков один его обзывает «болтунопустомелею», другой же, подсмеиваясь над его пристрастием к антитезам, говорит так:

Не «получил в подарок», но «свое вернул».

Словечко Демосфену бы понравилось!

Впрочем, клянусь Зевсом, эта шутка Антифана, похоже, относится только к речи о Галоннесе,584 где Демосфен советует афинянам не «принимать» остров как подарок от Филиппа, но «вернуть» его как свой собственный.

X. И все же Демад, опиравшийся на одну только силу дарования, по общему признанию, был непобедим и, выступая без подготовки, явно превосходил Демосфена с его обдуманными и заученными речами. Так, Аристон Хиосский585 приводит высказывание Феофраста об этих ораторах. На вопрос, каков, по его мнению, Демосфен как оратор, он ответил: «Достоин своего города», а Демад — «Превосходит свой город». Тот же философ сообщает, что Полиевкт Сфеттиец, один из видных в то время государственных деятелей в Афинах, считал величайшим оратором Демосфена, ко самым мощным — Фокиона, ибо наименьшим количеством слов тот выражал наибольшее богатство мысли. Да и сам Демосфен, всякий раз, как Фокион всходил на ораторское возвышение, чтобы выступить с возражениями, говорил, обращаясь к друзьям: «Вот она, гроза моих речей!» Не совсем ясно, правда, чего, собственно, опасался Демосфен: то ли силы красноречия этого мужа, то ли его образа жизни и безупречной репутации, понимая, что одно слово, один кивок человека, который пользуется доверием, весит больше, чем великое множество пространных периодов.