Плач и рыдания ждут побежденных, но смерть — победивших.

XXII. О том, что скончался Филипп, Демосфена известили тайком, и, чтобы первым внушить согражданам веру в будущее, с веселым лицом он явился в Совет и сообщил, что видел сон, который предвещает афинянам великое благо, а вскоре прибыли и гонцы с вестью о смерти Филиппа. Радостную новость народ постановил немедля отпраздновать торжественными жертвоприношениями, а Павсания наградить венком. Демосфен ради такого случая появился на людях в белоснежном плаще, покрыв голову венком, хотя не прошло и семи дней после смерти его дочери, как говорит Эсхин, осыпая его за это бранью и обвиняя в ненависти к собственному ребенку, но если в скорби и причитаниях он видит признаки нежнолюбящей, благородной души, а самообладание и умение сдержанно переносить столь тяжкую утрату отвергает как что-то негодное, то этим только показывает, насколько сам он слаб и безволен. Я бы не сказал, что хорошо было со стороны афинян возлагать на себя венки и приносить жертвы по случаю смерти царя, который, одержав победу, обошелся с ними, потерпевшими поражение, столь мягко и человеколюбиво; это предосудительно, и даже более того — подло: живого осыпать почестями, даровать ему гражданство, а после того, как он погиб насильственной смертью, не скрывая радости, пинать его, мертвого, и распевать победные гимны, так, будто они сами свершили сей доблестный подвиг. А то, что Демосфен свое семейное горе, слезы и причитания оставил на долю женщин, сам же поступил так, как считал полезным для государства, я одобряю и полагаю, что настоящий муж, а тем паче государственный деятель должен всегда стремиться к общему благу, от своих личных забот и переживаний отказываясь в пользу общественных, и эту репутацию свою беречь гораздо строже, чем актеры в роли царей и тиранов, которые, как мы знаем, тоже смеются и плачут на сцене не по своему настроению, а только в тех случаях, когда этого требует действие пьесы. Наконец, если в беде человек вообще имеет право на сочувствие, если убитого горем и безутешного необходимо успокаивать разговорами, наводя его мысли на что-нибудь приятное, так же как страдающему глазной болезнью советуют отводить взгляд от ярких, кричащих, а смотреть больше на бледные, приглушенные цвета, то в чем же найдет он себе лучшее утешение, если не в той удаче, которая выпала отечеству, свои домашние обстоятельства растворяя в общегосударственных так, чтобы худшее стало менее заметным благодаря лучшему? Все это высказать нас побудило то, что Эсхин, насколько мы знаем, своими словами многих сумел разжалобить й растрогать до слез.

XXIII. Между тем города, вдохновляемые Демосфеном, снова сплотились в единый союз. Даже фиванцы, раздобыв с помощью Демосфена оружие, напали на македонский гарнизон и истребили большую его часть, а афиняне, собираясь выступить на их стороне, начали военные приготовления. Демосфен безраздельно господствовал на ораторском возвышении; он слал в Азию письма, подстрекая царских полководцев начать войну с Александром, которого презрительно именовал мальчишкой и Маргитом.610 Но стоило Александру, наведя порядок у себя в стране, самому появиться с войском в Беотии, как отвага афинян улетучилась и пыл Демосфена угас, фиванцы же, предательски брошенные ими, были вынуждены сражаться в одиночку и погубили свой город. Афинян охватил панический страх, и Демосфен вместе с другими был отправлен послом к Александру, но, убоявшись его гнева, от Киферона611 вернулся обратно, так и не выполнив своих посольских обязанностей. Александр между тем немедля отправил в Афины гонца, требуя выдачи десятерых вожаков, как сообщают Идоменей и Дурид, или же, если верить наиболее многочисленным и достоверным авторам, восьмерых, а именно: Демосфена, Полиевкта, Эфиальта, Ликурга, Мерокла, Демона, Каллисфена и Харидема. Тогда-то и рассказал Демосфен басню об овцах, которые волкам выдали собак, себя и своих сторонников уподобив собакам, охраняющим народ, а Александра Македонского назвав матерым волком. И прибавил: «Все мы знаем, как торговцы, выставляя на блюдечке образец, по нескольким зернышкам пшеницы продают ее целую партию; так и вы того не замечаете, что в нашем лице самих же себя выдаете всех до единого». Так рассказывает Аристобул из Кассандрии. И вот афиняне стали совещаться, не зная, что предпринять, пока наконец Демад, приняв пять талантов от тех, чьей выдачи добивался македонский царь, не согласился отправиться к нему послом, чтобы просить за этих людей, то ли рассчитывая на дружбу с ним, то ли надеясь найти его, словно льва, пресыщенным убийствами и кровью. Как бы то ни было, Демад умолил царя простить их и примирил его с афинянами.

XXIV. С уходом Александра в Азию вся власть оказалась у сторонников Демада, Демосфен же утратил всякое влияние. Едва началось движение Агида в Спарте, он опять было воспрянул, но вскоре сник, ибо Афины Спарту не поддержали, Агид погиб612 и лакедемонян наголову разбили. Тогда же наконец суд рассмотрел обвинение против Ктесифонта по делу о венке,613 выдвинутое еще при архонте Херонде, накануне битвы при Херонее, и дождавшееся решения спустя целых десять лет, при архонте Аристофонте, и политический процесс этот стал знаменит как ни один другой, благодаря и славе ораторов, и благородству судей, которые не поступились своим мнением в угоду обвинителям Демосфена, хотя они пользовались тогда огромным влиянием и поддержкой македонян, но, напротив, оправдали его с таким единодушием, что Эсхин не собрал и пятой части голосов. Эсхин тотчас удалился из города и остаток жизни своей провел на Родосе и в Ионии, преподавая там красноречие и философию.

XXV. А вскоре в Афины явился из Азии Гарпал, который бежал от Александра, зная за собою тяжкую провинность в виде крупной растраты и опасаясь царя, ибо с друзьями он стал крут на расправу. После того как Гарпал обратился к народу с мольбой об убежище и сдался на его милость со всеми своими деньгами и кораблями, многие ораторы, с вожделением глядя на эти сокровища, наперебой стали защищать беглеца, уговаривая афинян оказать ему помощь и предоставить убежище. Демосфен же поначалу советовал гнать его прочь, чтобы не ввергнуть Афины в войну, дав к этому повод беззаконными, не оправданными необходимостью действиями. Но несколько дней спустя, при составлении описи драгоценностей, Гарпал, заметив, что Демосфен заинтересовался изящной работы персидским кубком и внимательно рассматривает украшающую его чеканку, предложил ему взять кубок в руку, чтобы прикинуть на вес, много ли в нем золота. Кубок оказался очень массивным, и Демосфен в изумлении спросил, сколько же он весит, на что Гарпал с улыбкой ответил: «Для тебя — двадцать талантов» — и, едва наступила ночь, прислал ему этот кубок с двадцатью талантами денег. Большой, видно, мастер был Гарпал по блеску в глазах и оживлению на лице угадать в человеке страсть к золоту, ибо Демосфен и впрямь не устоял перед взяткой, но, побежденный ею, как бы впустил к себе вражеский гарнизон и перешел на сторону Гарпала. На следующий день Демосфен явился в Собрание, красиво и аккуратно обмотав себе горло шерстяной повязкой, и когда присутствующие начали шуметь, требуя, чтобы он выступил, знаками стал показывать, что у него, дескать, пропал голос. Шутники по этому поводу острили, уверяя, будто ночью оратора прохватила простуда не простая, но золотая. Некоторое время спустя о взятке стало известно всему народу, и когда Демосфен пытался взять слово, чтобы оправдаться, толпа, не желая его слушать, негодующе зашумела, а кто-то, вскочив, с издевкой выкрикнул: «Неужели, граждане афинские, вы не выслушаете того, в чьих руках кубок?»614 Кончилось тем, что Гарпала афиняне выслали из города и, опасаясь, как бы их не призвали к ответу за расхищенные ораторами деньги, учинили строжайшее дознание, обыскивая дома один за другим, за исключением Калликла, сына Арренида: только его жилище, по словам Феопомпа, освободили от обыска на том основании, что хозяин только что отпраздновал свадьбу и дома находилась молодая супруга.