Ватиний,657 человек не совсем уравновешенный и в своих выступлениях в суде пренебрежительно относившийся к магистратам, страдал опухолями, сплошь покрывавшими его шею. Явившись однажды в суд, он попросил о чем-то Цицерона, а так как последний не соглашался и долгое время раздумывал, тот заметил, что, будь он претором, не стал бы он колебаться в таком деле. Цицерон же, обернувшись к нему, ответил: «Но ведь у меня не такая толстая шея».658

За два или за три дня до окончания полномочий Цицерона кто-то привлек к суду Манилия для ответа по обвинению в хищениях. Манилий же этот пользовался особенным благоволением народа, который полагал, что он подвергся преследованию из-за Помпея, ибо последний был его другом. Когда он попросил назначить ему срок, Цицерон предоставил ему один лишь следующий день и возбудил этим недовольство в народе: преторы имели обыкновение давать подсудимым не менее десяти дней сроку. Трибуны заставили Цицерона выступить публично и предъявили ему обвинение. Попросив, чтобы его выслушали, Цицерон напомнил, что к подсудимым он всегда относился снисходительно и гуманно, насколько это позволяют законы; недопустимым почел бы он для себя отказать в том же Манилию, почему и назначил нарочно тот единственный день, который еще остался в его распоряжении как претора; сбросить дело на руки другому претору не значило бы желать помочь Манилию. Слова эти произвели удивительную перемену в настроении, и народ, при дружных кликах одобрения, просил Цицерона принять на себя защиту Манилия, чему он охотно подчинился, главным образом ради Помпея, тогда отсутствовавшего. Вторично выступив, он снова держал к народу речь,659 в которой с юношеской отвагой порицал сторонников олигархии и завистников Помпея.

X. Однако ж в консулы был он проведен660 в интересах государства, причем аристократическая партия оказывала ему не меньшую поддержку, чем народная. Вот по какой причине выдвигали его и те и другие. Происшедшие при Сулле перемены в государственном устройстве сначала казались нелепыми, теперь же, по истечении некоторого времени и в силу привычки, стали представляться народным массам чем-то неплохим и достаточно устойчивым. Но были и люди, стремившиеся поколебать и изменить настоящее положение дел, притом ради собственных выгод, а не ради общего блага. Между тем Помпей все еще воевал с царями в Понте и в Армении, в Риме же не было никакой боеспособной силы, которая могла бы быть противопоставлена этим любителям новшеств. А у них был главой человек отважный, предприимчивый и по характеру своему готовый на все — Луций Катилина. Помимо других многочисленных и важных преступлений, он некогда навлек на себя обвинение в сожительстве со своей дочерью и в убийстве брата. Опасаясь же суда над собою за это дело, он убедил Суллу вписать убитого как еще живого в число тех, кто должен был умереть. Избрав его своим главою, злоумышленники дали друг другу клятву верности, причем заклали над жертвенником человека и вкусили его мяса. Значительная часть городской молодежи была развращена Катилиной; каждого из них он ублажал постоянно всякими удовольствиями, попойками, даже доставлял им любовниц и, не скупясь, давал необходимые для всего этого средства.

К отпадению была подготовлена вся Этрурия и значительная часть Предальпийской Галлии. Да и в Риме замечалась крайняя шаткость настроений из-за создавшейся аномалии в распределении богатств: люди самые известные и знатные обнищали, разорившись на зрелища, пиры, на траты, связанные с властолюбивыми стремлениями, и на постройки, а богатства их стеклись к людям низкого звания и рода. При таком положении дел достаточно было немногого, чтобы нарушилось равновесие, и всякий отважный человек мог подорвать государственный строй, уже сам по себе нездоровый.

XI. Однако Катилина, желая заранее занять крепкий опорный пункт, стал домогаться консульства, причем сильно надеялся на то, что будет править совместно с Гаем Антонием,661 который сам по себе как правитель не был способен ни на очень хорошее, ни на очень дурное, но мог служить придатком к другой, руководящей силе. Из лучших граждан большинство, предвидя это заранее, выставило кандидатуру Цицерона, а так как народ отнесся к ней благосклонно, кандидатура Катилины отпала, а Цицерон и Гай Антоний были избраны, несмотря на то что из кандидатов один лишь Цицерон происходил от отца-всадника, а не сенатора.

XII. Замыслы Катилины еще оставались тайной для народа. Цицерон же, вступив в должность, встретился с большими трудностями — предвестниками предстоящей борьбы. Ибо, с одной стороны, те, которым законы Суллы препятствовали занимать магистатуры — а таких было не мало и они были не слабы, — прибегали к демагогии, домогаясь должностей, и хотя в их речах, направленных против тирании Суллы, было много верного и справедливого, но они расшатывали государственный строй не вовремя и не считаясь с обстоятельствами. А с другой стороны, по тем же самым основаниям вносили законопроекты и народные трибуны, предлагая учредить децемвират с неограниченными полномочиями; децемвирам как имеющим неограниченную власть над всей Италией, над всей Сирией и над всем, что было присоединено к Риму в последнее время благодаря Помпею, предоставлялось право продавать государственное имущество, выносить приговоры, кого найдут нужным — подвергать изгнанию, заселять города колонистами, брать деньги из казны, содержать и набирать войска по мере надобности.662 Поэтому такому закону сочувствовали и некоторые из видных людей, в первую же очередь Гай Антоний, соправитель Цицерона, рассчитывавший попасть в число десяти. Можно было полагать, что, зная о перевороте, подготовляемом Катилиной, он не был настроен к нему враждебно, будучи обременен долгами. Вот это больше всего и пугало лучших граждан. Стараясь прежде всего привлечь Антония, Цицерон провел постановление о передаче Антонию в управление провинции Македонии, а от предлагаемой ему самому Галлии отказался и склонил столь важной уступкой Антония на свою сторону, как своего рода наемного актера, который должен был вторить ему во всех государственных делах. И вот, когда Антоний сделался покорным и послушным, Цицерон уже с большей смелостью стал противодействовать бунтовщикам, а именно, выступив в сенате против того же закона, он так поразил своей речью тех самых, кто его предлагал, что они ничего ему не возразили. Затем, когда они вторично принялись за то же и, подготовившись, вызвали консулов в комиции, Цицерон нимало не испугался, а пригласил сенат следовать за собой и, выступив перед народом, не только убедил его отвергнуть закон, но и заставил трибунов, побежденных столь блестящим красноречием, отказаться и от прочих замыслов.

XIII. Поистине, человек этот лучше всех сумел показать римлянам, сколько привлекательности может придать правому делу красноречие: он показал, что правда непреоборима, если ее высказывают умело, и что хорошему государственному деятелю надлежит на деле всегда предпочитать правое угодному толпе, а речью скрашивать горечь полезного. Примером чарующей прелести его слова может служить и следующий случай, происшедший из-за мест в театре во время его консульства. До сих пор всадники сидели в театре вперемежку с толпой и смотрели на зрелища вместе с народом, но трибуну Марку Отону первому пришло на ум оказать честь всадникам, отделив их от прочих граждан и предоставив им особое место, которое они сохраняют за собой и поныне. Народ же принял это как бесчестие для себя и, когда в театре появился Отон, стал свистать, всадники же горячо приветствовали его рукоплесканиями. Народ усилил свист, те — свои рукоплескания, а затем стороны, обратившись друг против друга, перешли к перебранке, так что в театре начался беспорядок. Но после того как Цицерон, уведомленный об этом, явился в театр и, вызвав народ к храму Беллоны,663 оказал на него воздействие словами порицания и убеждения, люди эти, вернувшись в театр, стали громко рукоплескать Отону и соревноваться со всадниками в оказании ему знаков уважения и почета.

XIV. Но группа собравшихся вокруг Катилины заговорщиков, притаившаяся было в страхе, снова ободрилась. Они начали сходиться вместе и призывали друг друга смелее приняться за дело раньше, чем явится Помпей, уже возвращавшийся, как было слышно, со своим войском. Катилину же подстрекали главным образом ветераны Суллы; они осели по всей Италии, большая же их часть, в том числе самые боеспособные, расселились по Этрусским городам; все они снова стали мечтать о грабежах и расхищении готовых богатств. Имея предводителем Манлия, человека из числа тех, которые особенно отличались в походах под начальством Суллы, они примкнули к Катилине и явились в Рим, чтобы поддержать его кандидатуру, ибо Катилина снова домогался консульства, решив убить Цицерона в суматохе, во время самых комиций.664 Казалось, и божество предостерегало от того, что совершалось, землетрясениями, громовыми ударами и появлением призраков; людские же показания, хоть и были справедливы, еще не могли быть использованы как улики против человека знатного и столь влиятельного, каким был Катилина. Поэтому Цицерон, отсрочив день выборов, вызвал Катилину в сенат и допросил его обо всем, что о нем говорили. Последний же, полагая, что и в сенате есть люди, стремящиеся к новым порядкам, и вместе с тем желая выказать себя перед своими сообщниками, дал Цицерону резкий ответ. «Что же ужасного делаю я, — сказал он, — если, имея перед собою два тела, одно истощенное и гибнущее, но с головою, а другое без головы, но сильное и большое, я сам приставляю к последнему голову». После этих слов, содержавших намек на сенат и народ, Цицерон еще более устрашился, так что от дому до Марсова поля его, одетого в панцирь, проводили все влиятельные люди и многие из молодежи. Сам он, спуская тогу с плеч, намеренно выставлял наружу часть панциря, дабы показать, в какой опасности он находится. Народ, негодуя, стал собираться вокруг него и, в конце концов, приступив к голосованию, вторично отверг Катилину, а выбрал в консулы Силана и Мурену.665