XXIX. А Цицерон был другом Клодия и имел в нем во время событий, связанных с именем Катилины, ревностнейшего помощника и телохранителя. Однако в то время, как Клодий, возражая против обвинения, утверждал, что он тогда в Риме не был, а проживал в отдаленнейших местах, Цицерон засвидетельствовал, что тот пришел к нему в дом и разговаривал о некоторых делах. Но Цицерон, по-видимому, выступил свидетелем не правды ради, а с тем, чтобы оправдаться перед женой своей Теренцией: она ненавидела Клодия из-за сестры его Клодии, которая, по ее мнению, хотела вступить в брак с Цицероном и устраивала это дело через посредство некоего Тулла. Этот последний был товарищем и одним из самых близких друзей Цицерона, а в то же время постоянно бывал у Клодии и оказывал ей услуги как близкой соседке, чем и навлек на себя подозрения Теренции. Своенравная и командовавшая своим мужем, она побудила его выступить вместе с другими против Клодия и дать свои показания. Свидетельствовали же против Клодия многие честные люди, обвиняя его в клятвопреступлениях, плутовстве, подкупе черни, совращении женщин. А Лукулл выставил и служанок свидетельницами того, что Клодий был в связи с младшей из своих сестер в то время, как она жила в замужестве с ним, Лукуллом. По мнению многих, Клодий находился в близких отношениях и с другими двумя своими сестрами — Тертией, женой Марка Рекса, и Клодией, женой Метелла Целера; последнюю прозвали Квадрантарней за то, что кто-то из ее любовников, насыпав в кошелек медных монет, послал ей это вместо серебра: самую мелкую из медных монет римляне называют квадрантом. Из-за этой-то сестры и пострадала больше всего репутация Клодия. Но так как, несмотря на это, народ стал тогда во враждебные отношения к тем, кто свидетельствовал и выступал против Клодия, судьи испугались и поставили вокруг судилища стражу, а сами по большей части подавали свои таблички с неразборчивыми начертаниями.688 Но все же большинство из них высказалось, по-видимому, за его оправдание, а по слухам, имел место и подкуп. Поэтому Катул, встретив судей, сказал им: «Правильно поступили вы, потребовав себе для безопасности стражу: вы боялись, как бы кто-нибудь не отнял у вас денег». А Цицерон так ответил Клодию, попрекавшему его тем, что судьи не дали веры его, Цицерона, показаниям: «Но ведь мне поверили 25 судей, ибо столько было их, осудивших тебя, а тебе не поверили 30, так как они оправдали тебя не раньше, как взяв деньги». Но Цезарь, вызванный в суд, показаний против Клодия не дал, причем заявил, что он не подозревает жену свою в прелюбодеянии и развелся с нею потому, что супружеская жизнь Цезаря должна быть чиста не только от постыдных поступков, но и от порочащих слухов.

XXX. Избегнув этой опасности, Клодий, избранный в народные трибуны, тотчас же обратился против Цицерона, собирая и используя ему во вред всякие дела и всяких людей. При этом расположение народа снискивал он себе льготными законами, а каждому из консулов дал по большой провинции, проведя соответствующий закон в Народном собрании: Пизону — Македонию и Габинию — Сирию.689 Многих из бедняков он приобщил к своей политике и окружил себя вооруженными рабами.

Из трех самых влиятельных в то время людей Красс открыто враждовал с Цицероном, Помпей вел с тем и другим из них двойную игру, Цезарь собирался выступить с войском в Галлию. С этим последним и стал искать сближения Цицерон, хоть тот не только не был его другом, но оставался у него под подозрением со времени заговора Катилины: он выразил желание сопровождать Цезаря в походе в качестве его легата. А когда Цезарь на это согласился, Клодий, видя, что Цицерон ускользает из-под его власти как народного трибуна, сделал вид, что готов идти на примирение. Возлагая большую часть вины на Теренцию, постоянно упоминая о Цицероне с уважением, повторяя с наружным благожелательством, что он не чувствует ни ненависти, ни вражды, и ограничиваясь мягкими дружескими упреками, он совершенно рассеял опасения Цицерона, и последний отказался от должности легата у Цезаря и снова занялся общественными делами. Раздраженный этим отказом, Цезарь ободрил Клодия и заставил Помпея совершенно отвернуться от Цицерона, а сам свидетельствовал против него перед народом, заявляя, что ему кажется беззаконным поступок Цицерона, казнившего не осужденных судом людей — Лентула и Цетега с товарищами. Таково было обвинение, и по этому обвинению Цицерон был привлечен к суду. Попав, таким образом, в опасное положение подсудимого, он переменил одежду, отпустил волосы и, обходя город, молил народ о защите. А Клодий встречал его повсюду на улицах, окруженный толпой наглых и дерзких людей, которые, всячески осмеивая изменившийся вид его и одежду, а нередко бросая в него грязью и камнями, препятствовали ему обращаться к народу.

XXXI. Однако вместе с Цицероном переменили одежду и всадники, чуть ли не в полном составе, и не менее 20 000 юношей следовали за ним, отпустив волосы и вторя его мольбам. Собрался затем и сенат, чтобы вынести постановление, согласно которому и народ должен был переменить, как бы в знак траура, одежду, а когда консулы этому воспротивились, Клодий же окружил сенат вооруженными людьми, многие из сенаторов выбежали оттуда, разрывая туники и громко крича. Но так как зрелище это не пробудило ни жалости, ни стыда и Цицерону приходилось либо бежать, либо решить дело вооруженной борьбой с Клодием, он обратился с просьбой о помощи к Помпею, преднамеренно удалившемуся и проживающему за городом, в своей альбанской вилле. Сначала он послал туда Пизона, своего зятя,690 который должен был передать просьбу, а затем отправился и сам. Но извещенный об этом Помпей не посмел показаться ему на глаза, ибо непреодолимый стыд испытывал он перед человеком, не раз вступавшим ради него в великие бои и в своей политике многое сделавшим ему в угоду. А теперь, став зятем Цезаря, он, но настоянию последнего, предал забвению эти давние услуги и, выскользнув через другие двери, уклонился от свидания. Преданный таким образом Помпеем и оставшись одиноким, Цицерон прибег к консулам. Но Габиний выказал недоступность, Пизон же обошелся с ним в разговоре мягче, советуя ему удалиться, уступить натиску Клодия, претерпеть превратности судьбы и снова стать спасителем отечества, из-за него же находящегося теперь в состоянии смуты и терпящего бедствия. Получив такой ответ, Цицерон стал советоваться с друзьями. Из них Лукулл предлагал ему остаться, рассчитывая, что он одержит верх, прочие же предлагали бежать, говоря, что народ скоро соскучится по нем, пресытившись безумством Клодия. С этим согласился и Цицерон. Перенеся на Капитолий особо чтимую им статую Минервы, которая была поставлена в его доме и долгое время находилась у него, он посвятил ее, сделав следующую надпись: Минерве, охранительнице Рима. Приняв затем от друзей провожатых, он незаметно, глубокой ночью, вышел из города и направился сухим путем, через Луканию,691 с намерением добраться до Сицилии.

XXXII. Когда обнаружилось, что он бежал, Клодий провел постановление о его изгнании и обнародовал эдикт, повелевавший отказывать ему в огне и воде и не давать приюта ближе, чем за 500 миль от Италии. Почти все придавали очень мало значения этому эдикту из уважения к Цицерону. Всячески выказывая ему радушие, его провожали дальше. Однако в луканском городе Гиппонии, ныне называемом Вибоном, некий Вибий, сицилиец родом, пользовавшийся большим расположением Цицерона и во время консульства его бывший начальником рабочих-строителей, не принял его к себе в дом, а объявил, что отведет ему место за городом. Также и Гай Вергилий, сицилийский претор, один из наиболее близких к Цицерону людей, письменно просил его воздержаться от приезда в Сицилию. Удрученный этим, он отправился в Брундизий. Направясь туда при попутном ветре к Диррахию и встретив на море противный ветер, он на следующий день возвратился, но затем вновь отплыл. Говорят, что, когда он прибыл в Диррахий и собирался сойти на берег, произошло землетрясение и в то же время поднялось волнение на море. Гадатели заключили из этого, что изгнание его не будет длительным, ибо явления эти знаменуют перемену. Несмотря на то что многие дружественно его навещали, а греческие города наперерыв направляли к нему депутации, Цицерон проводил большую часть времени в унынии692 и глубокой грусти, устремляя свои взоры, подобно безнадежно влюбленному, к Италии, через меру предаваясь малодушию в своем несчастии, подавленный и униженный, чего едва ли кто мог ожидать от человека, прошедшего школу столь высокой учености; да и сам он часто просил друзей называть его не оратором, а философом: философия избрана им как основное занятие, красноречием же пользуется он лишь по мере надобности, как орудием общественной деятельности. Но честолюбие способно смывать с души, как краску, всякое учение и накладывать на людей, занимающихся общественными делами, отпечаток страстей, свойственных толпе, с которой они общаются и свыкаются, если только не оберечь себя от этого должным образом, стараясь в сношениях с посторонними приобщаться только к самым делам, но не к сопутствующим им страстям.