Музыка и голос стали плавно затихать: А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а

И всё смолкло. Феликс опять стоял неподвижно, в свой обычной позе, словно тут ничего и не было. И даже сапог был на месте.

Танцор глубоко вздохнул и погладил по щеке Стрелку, из которой словно выпустили весь воздух. Она тихо всхлипнула.

– Танцор, что это было?

– Да ничего особенного, Стрелка, обычный лубянский спецэффект. У них, такого до хрена и больше. И даже не такое есть. Почитай jcaK-нибудь Шаламова.

Танцор откинул передние кресла, укладываясь спать. Потому что из такой пробки можно было выбраться лишь часа через два.

Очнулся от острого локтя Стрелки, который беспардонно въехал ему в бок, в самую печень. Вначале грязно выругался, а уж потом открыл глаза.

На лобовом стекле красовалось новое послание Маньяка. Вполне остроумное: «Куда направляется маменька?» Два, несомненно, беса тащат уродливо толстую, абсолютно голую бабу. Рядом летит ведьма. Парящий в воздухе кот держит над процессией зонтик. Внизу опять был комментарий Гойи:

У мамаши водянка, и ей предписан моцион. Дай Бог, чтобы ей полегчало.

Площадь была пустынна. Так что ловить было уже некого. Поезд ушел. Танцор оказался полным идиотом.

Он все-таки вылез из машины. Невдалеке стоял бежевый «Фольксваген» с потушенными фарами. Танцор подошел… Да, точно. Рядом с пустой машиной лежало растерзанное тело. Женское. Почерк был, естественно, тем же самым. Море крови. Вспоротый живот. Лицо, которое уже походило на все, что угодно, но только не на человеческое лицо. Даже на лицо трупа.

Было ясно, что надо поскорее сваливать, пока не нагрянули менты. Однако вначале, сам не понимая для чего, подбежал к «БМВ», взял «мыльницу», вернулся и три раза, с разных ракурсов, сфотографировал. Присел и с полуметра щелкнул морду «Фольксвагена», точнее, его номер. И лишь после этого понесся по Мясницкой.

Все было абсолютно понятно. В то время, как на площади происходило беснование, когда обезумевшие люди ничего не слышали, не видели и не соображали, Маньяк, вероятно, напялив маску и нахлобучив капюшон, вломился в «Фольксваген». И потом сколько ему надо было, столько и издевался над несчастной женщиной. Затем, когда все разъехались, вытащил из машины тело. И, уходя, прилепил листок на лобовое стекло «БМВ» Танцора. Все было именно так и не иначе.

Правда, Танцор не вполне понимал, как Маньяк добирается потом до дома. Ведь он должен быть с ног до головы обляпан кровью. А машины у него, судя по Красноармейскому лесу, нет.

Стрелка знала. Видимо, он приносит с собой что-то типа спецодежды, какой-нибудь резиновый фартук. А потом переодевается. Наверняка моет руки, поливая на них из двухлитровой пластиковой бутылки. Однако может работать и в резиновых перчатках.

– А как же маска? – спросил Танцор. – Когда он там, на Красноармейском шоссе, сунулся ко мне, то маска была прямо-таки идеальной белизны.

– И это тоже просто. Она сшита из какого-нибудь плотного непромокаемого нейлона. Закончив свое скотское дело, он, вероятно, выворачивает её наизнанку. Заодно и кровь на лице ощущает. Наверно, у него такой кайф, извращенческий.

– Что, так в метро и едет? В маске?

– Ну, – начала фантазировать Стрелка, – может, походит где-нибудь в закоулках минут десять, покайфует, а потом снимает. А может, так и едет. Это ведь не черная маска, которая для грабителей. Белая – это совсем другое. Мол, калека, все лицо обгорело или там проказа, или ещё что. Ему, думаю, в метро ещё и место уступают.

Добравшись до дома, сразу же завалились спать. Изможденно. Нормально отдохнули. Ходи после этого по клубам, радуйся прелестям столичной ночной жизни.

То моросило, то ветер сносил к востоку темное уплотнение с рваными краями, то приволакивал следующую дозу мелкого, как маковые зерна, дождя. Кладбище, приткнувшееся одним боком к суетному Ярославскому шоссе недалеко от речки Учи, думало о чем-то своем. Знало много, очень много, но все это держало в тайне.

Погода была просто отменная. Настраивающая на соответствующий лад: «Тот жил и умер, та жила и умерла, и эти жили и умерли; к одной могиле другая плотно прилегла. Земля прозрачнее стекла, и видно в ней, кого убили…»

Старые обветшавшие и новые, аспидного цвета, кресты, гранитные параллелепипеды памятников и архаичные фанерные пирамидки – и запущенные, и ухоженные – все это уже прижилось, проросло корнями и уже существовало отдельно от родных и близких, «жило своей жизнью». Все это уже не болело, не требовало безутешной постоянной скорби. Это уже как выращенный и уехавший в другой город старший ребенок, когда всё переключилось на младших.

А тут – зияющая могила. Развороченная бездушными лопатами земля. Словно полостная операция под наркозом, потому и не стонет. Точнее, после парализующего укола…

Примерно такие, но облеченные в образы, а не в слова мысли занимали Маньяка. Вот уже час он прохаживался меж оградок, автоматически читая фамилии и вычитая из года смерти год рождения, получая таким образом разновеликие куски жизни, отпускаемые неведомой продавщицей никогда не иссякаемой очереди из нерожденных. И тот же, знакомый, ропот в хвосте – хватит ли всем? И то же волнение. И безмерное счастье получивших, оторвавших свое. Однако им и помирать придется раньше, чем тем, которые позади…

Вдалеке начало нарастать урчание мотора. Маньяк нервно закурил. Несомненно, это она. Хоть и в закрытом гробу. Да и как иначе, если голова чужая. Наверняка об этом родственникам ни слова.

Маньяк до мельчайших подробностей вспомнил её лицо. Хоть и не очень свежее, но ставшее от ужаса прекрасным – чистым, просветленным… Словно под венцом…

Вспомнил родинку под левым соском. Тогда она потрясла Маньяка, породила в воспаленном сознании бездну ассоциаций, море искрящихся парадоксами аллюзий…

И он аккуратно срезал её, зачарованно наблюдая за побежавшей к животу струйкой крови. И тем самым лишил себя возможности отступления. Потому что те муки, которые ей предстояло пережить здесь и сейчас, не шли в сравнение с тем, что ожидало бы её в будущем, если б он дрогнул и ушел. На этом месте образовалась бы меланома. Потом пошли бы метастазы. Долгое и мучительное умирание.