По возвращении же к сюжетным линиям романа, следует признать, что не Бог оставил М.А.Берлиоза, но прежде того сам М.А.Берлиоз отказался от Бога и сам счёл за благо для себя прибегнуть к Сатане:

«Напившись „тёплой абрикосовой газировки: наше пояснение при цитировании“, литераторы немедленно начали икать, расплатились и уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Бронной.

Тут приключилась вторая странность, касающаяся одного Берлиоза. Он внезапно перестал икать, сердце его стукнуло и на мгновенье куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, засевшей в нём. Кроме того, Берлиоза охватил необоснованный [27] , но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки. Берлиоз тоскливо оглянулся, не понимая, что его напугало. Он побледнел, вытер лоб платком, подумал: «Что это со мной? Этого никогда не было… сердце шалит… я переутомился. Пожалуй, пора бросить всё к черту и в Кисловодск…»

И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый воздушный же пиджачок… Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая.

Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. Ещё более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: «Этого не может быть!…»

Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево, и вправо.

Тут ужас до того овладел Берлиозом, что он закрыл глаза. А когда он их открыл, увидел, что всё кончилось, марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца.

— Фу ты чёрт! — воскликнул редактор, — ты знаешь, Иван, у меня сейчас едва удар от жары не сделался! Даже что-то вроде галлюцинации было, — он попытался усмехнуться, но в глазах его ещё прыгала тревога, и руки дрожали».

«Фу ты, чёрт!» — в тексте публикации романа в этом восклицании запятой нет, хотя сие восклицание по существу его — призыв чёрта, и запятая в соответствии с нормами современной грамматики должна стоять как перед всяким обращением. Тем более приведённое восклицание однозначно является таковым призывом, а не порицанием чёрта, в устах неверующего Богу субъекта.

Ситуации, подобные этой, вымышленной М.А.Булгаковым и представленной им в романе на всеобщее обозрение и вразумление, если они возникают в чьей-либо реальной жизни по своей сути таковы, что следует вспоминать Бога и просить Его о помощи, о защите и о водительстве. В случае иного отношения к ним — они имеют свойство повлечь за собой последствия и похуже тех, что приключились с Берлиозом, поскольку могут затронуть и вовлечь в себя других людей.

Обычно так называемые «тонкие миры» сокрыты от осознанного восприятия подавляющего большинства индивидов, по крайней мере в состоянии бодрствования. Но людям, тем кого Бог не оставил наедине с их непреклонным злобствованием, Свыше заблаговременно даётся ощущение неприятности или опасности, по направлению к которой они движутся по жизни. Если индивид не окажется невнимательным к такого рода казалось бы беспричинному появлению ужаса или страха, остановится в той деятельности, которой был занят; переосмыслит то, что уже сделал и делает; переосмыслит свои намерения на будущее, а тем более осуществит это, призвав Бога в помощь, то беда, которую заблаговременно дано учуять его сердцу-вещуну, — не состоится: матрица-сценарий уже созревшей неприятности (вплоть до катастрофы, несущей погибель) рассыплется или он минует тот вход, через который вошёл бы в неё при ином своём поведении [28] .

И подобные Берлиозу, в том числе и Маргарита, накануне катастрофы жизни её мастера отвергшая и сердце-вещун, и разум, не в праве роптать на Бога, что беда стряслась с ними внезапно; что Бог их не защитил, не проявил Своей благодетельности и т.п. Берлиозу было не только дано Свыше сильное ощущение перебоев сердца и тупой иглы в нём, у него не только возникло желание немедленно бежать с Патриарших без оглядки, но сверх того ему был показан и один из oбразов той реальной опасности, которая непосредственно угрожала ему и вела его к погибели. Дорогу под трамвай ему указал не кто иной, как заблаговременно продемонстрированный ему тип:

«Тут у самого выхода на Бронную со скамеечки навстречу редактору поднялся в точности тот самый гражданин, что тогда при свете солнца вылепился из жирного зноя. (…)

Михаил Александрович так и попятился, но утешил себя тем соображением, что это глупое совпадение и что вообще сейчас об этом некогда размышлять.

— Турникет ищете, гражданин? — треснувшим тенором осведомился клетчатый тип, — сюда пожалуйста! Прямо, и выйдете куда надо «Сатане, которого вы призывали».

В последней фразе клетчатого остались непроизнесёнными слова, помещенные нами в угловые скобки, но к таким умолчаниям подобные Берлиозу глухи, даже если это — вопиющие умолчания . Таким нравственно предпочтительнее не размышлять о том, почему реализуется Божеское попущение Сатане , а успокаивать себя мнением, что происходящее — глупое, т.е. бессмысленное совпадение, от которого якобы лучше отмахнуться, а если и подумать о нём, — так потом, на досуге; либо свалить всё на «злой рок» — «судьбу-злодейку», от которых всё равно не уйдешь, как ни мудри.

То, что досужее «потом» может и не наступить, а судьба в большинстве случаев не однозначна, и потому лучше остановиться «прямо сейчас» вместо того, чтобы жить так, как катится жизнь «сама собой», — об этом они не желают догадываться. Им не впрок даже имеющаяся в наличии защита «от дурака», которую они обходят стороной: в случае Берлиоза такая защита дурака от него же самого это — турникет, преграждавший доступ на пешеходный переход через трамвайные пути во время прохождения трамваев, который Берлиоз миновал.

Так М.А.Берлиоз пал жертвой Божеского попущения Сатане в отношении него. Но при более широком взгляде попущение в отношении одних — милость Свыше по отношению к другим: в данном случае одним воинствующим атеистом, распространителем в обществе ложных мнений и безверия Богу стало меньше; окружающие обрели возможность подумать над его печальной судьбой, над смыслом вероучений и построением их личностных и религий без давления на их психику авторитетного в данной социальной среде, но одуряющего мнения Берлиоза (всё-таки редактор, председатель объединения литераторов, а как известно, в обществе не приученном думать [29] , «печатный всякий лист быть кажется святым»). Иными словами, Сатана — орудие Промысла, а не сотворец Божий в Промысле; быть сотворцом в Промысле, наместником Божиим предопределено человеку как его [30] .