Однако сразу было видно, что этому человеку наплевать на «большинство людей», их мнения и выдуманные ими правила. Голова его была вскинута с вызывающим высокомерием, и казалось, что даже на тех, кто выше его ростом, он умудрится смотреть сверху вниз! Вьющиеся волосы его лежали небрежными волнами, однако за такую небрежность многие афинские щеголи готовы были дорого заплатить мастеру причесок и завивок!

Бакчос, навидавшийся богатых и знатных людей, сразу понял, что перед ним – один из самых богатых и знатных. Идомена же взирала на незнакомца, словно на божество, сошедшее с Олимпа.

– Ты говорил о тридцати оболах? – проговорило божество. – Эй, Ксантос! Заплати ему, и пусть освободит девчонку. Мне она, конечно, и даром не нужна, однако терпеть не могу, когда измываются над беззащитными женщинами!

Из-за спины божества выступил плотно сбитый, крепкий человек, у которого через плечо висел немалый кошель, как водилось у казначеев богатых граждан. То, что он был одет в плотный короткий хитон, доказывало, что это раб, а не свободный слуга, однако сразу было видно, что ткань этого хитона отличного качества и дорогая, а хламиде его позавидовал бы и свободный гражданин. За широкий пояс казначея был заткнут кинжал в искусно выделанных кожаных ножнах. Раб готов был прикончить всякого, кто покусился бы на деньги хозяина!

Лицо у него было суровым и нахмуренным, а рот казался слишком узким – так крепко и явно неодобрительно были стиснуты его губы.

– Как прикажешь, господин, – с трудом разомкнув их, проскрипел казначей, однако не спеша развязывать кошель. – Но ведь ты видишь, что этот ничтожный порнобосос нагло врет, желая поживиться за счет вашей безмерной доброты? Портовая шлюшка со всеми своими долгами стоит раза в два, а то и в три раза дешевле! Да и следует ли тратить твое богатство на эту немытую нищую бродяжку?! Не лучше ли сделать щедрое пожертвование в храм Афродиты Пирейской, покровительницы мореплавателей и странников? Ты сейчас как раз собираешь в путешествие на Мелос, тебе не помешает ее помощь!

– Успокойся, Ксантос, – улыбнулся его хозяин. Он слегка картавил, однако этот недостаток, который обычно вызывает насмешки, придавал его речи особое очарование. – И умерь хотя бы немного свою страсть беречь мое богатство! Его хватит и на мой век, и на век моих детей, если я когда-нибудь обзаведусь ими. А что до этой девчонки… Если ее отмыть и приодеть, она окажется хорошей служительницей Афродиты, ты уж мне поверь, я кое-что в этом понимаю. Так что богиня на нас не обидится. Слышишь, малышка? Как твое имя?

– Ти… – начала было девушка, но тут же спохватилась: – Идомена, господин мой, мое имя – Идомена.

– Прекрасное старинное критское имя, – кивнул незнакомец. – Да, ты в самом деле похожа на критянку. Тогда ты должна лелеять свою красоту так же, как лелеяли ее прекрасные критянки времен Ариадны и Федры. [23] Твои волосы должны быть надушенными и завитыми, а не болтаться свалявшимися прядями. Их надо украшать сверкающими гребнями, в ушах следует носить блестящие подвески, а на этой тоненькой шейке будут прекрасно смотреться тяжелые ожерелья из чеканных золотых звеньев. Ну и, само собой, тебе нужны красивые наряды. А главное, чистые и благоухающие! Ты и сейчас прелестна, а если твоей прелести дать подобающую оправу, от тебя вообще глаз будет невозможно отвести. Я бы с удовольствием тобой занялся и потратил на тебя гораздо больше, чем эти несчастные пять драхм, однако, как ты могла услышать, я должен отправиться в путь, а задержаться никак не могу, но ты дай мне слово, что, если боги еще раз нас сведут, ты предстанешь передо мной совсем в другом обличье. Найди себе покровителя, да побогаче. С такими глазами, как у тебя, это не составит труда, поверь. Знаешь ли ты, что они похожи на двух голубок – прелестных черных голубок? А твои губы…

С этими словами он коснулся двумя пальцами подбородка Идомены, и та прерывисто вздохнула, почувствовав дивный аромат, исходящий от этих пальцев. Пахло легкой смолкой – именно так пахнут весной крошечные, еще мягкие, самую чуточку липкие шишечки кедра, который растет на Крите – не на побережье, нет, к морю он не спускается, – а чуть повыше, на горных склонах, нисходя в каменистые долины. Мелкие шишечки собирают, делают из них целебное масло и душистую эссенцию, которую очень любят критские щеголи. Значит, ее любят и богатые эллины!

– Твои губы… – вновь прошелестел шепот, от которого у Идомены замерло сердце.

– Господин! – обеспокоенно прошипел Ксантос, и душистые пальцы в последний раз ласково стиснули дрожащий подбородок Идомены, а когда взгляд красавца оторвался от ее глаз, и она вдруг почувствовала себя одинокой и покинутой.

– Ну, мне и в самом деле пора, – усмехнулся он, выпрямляясь, и в глаза Идомене бросилась большая карфита, [24] придерживавшая край гимантия на его груди. На ней с необычайной четкостью и редкостным искусством был изображен крылатый Эрос с мечом.

Тем временем незнакомец снова велел слуге:

– Достань деньги, Ксантос! И твой нож наконец-то пригодится, чтобы перерезать эту грязную тряпку и освободить девочку.

Ксантос послушно выхватил нож и чиркнул по поясу Фирио. Движение было таким резким, что Бакчос упал на колени. Ну что же, зато в такой позе было куда удобнее собирать монеты, которые Ксантос горстями сыпал из сумки, с непостижимой быстротой пропуская их между пальцами и шевеля губами – считая.

Идомена уставилась на него, потом перевела глаза на Бакчоса, который ползал на коленях, собирая вожделенные оболы, – и расхохоталась.

Она поняла, что Ксантос нарочно швырял Бакчосу оболы – более мелкую монету, – а не отсчитал пять увесистых драхм. Ксантос хотел унизить порнобососа.

Идомена пришла в восторг!

Она повернулась, чтобы поблагодарить своего спасителя, – да так и ахнула, не увидев его. Божество словно вознеслось на Олимп, с которого изволило снизойти на несколько счастливых мгновений!

Хотя нет: Идомена чутким ухом уловила удаляющиеся шаги в улочке, ведущей к морю, кинулась туда – и еле успела увидеть удаляющуюся фигуру в развевающихся одеждах. Ее спаситель двигался с беспечной грацией, высоко держа голову, весело и равнодушно поглядывая вокруг, и Идомена вдруг догадалась, что божество, которое только что обворожило ее словами, взглядами, улыбками и всем восхитительным благоуханием своей красоты и своего великодушия, уже забыло о ней! Этот необыкновенный человек уходит – и она больше никогда, никогда не увидит его!

В отчаянии Идомена рванулась вслед – и внезапно наткнулась на Ксантоса, который внезапно выступил из-за угла… похоже, он подкарауливал там девушку!

Одной рукой Ксантос схватил Идомену за тонкие запястья и без особого усилия приподнял над землей.

– Эй, девка, – тихо проговорил он, словно бы с неохотой выталкивая слова из своего узкого рта, – вот что я тебе скажу. Я так и знал, что ты развесила уши, слушая эти сладкие речи. Но господин мой Алкивиад, сын Клиния Евпатрида, рожден для того, чтобы сводить людей с ума: что мужчин, что женщин, – и, если бы меня не было рядом, толпы этих влюбленных в него безумцев изорвали бы на клочки его хламиду, и гиматий, и хитон. Не зря говорят, что в юности Алкивиад отнимал у жен мужей, а когда вырос, отнимает у мужей жен! Но я рожден для того, чтобы оберегать господина моего Алкивиада от назойливых поклонников и поклонниц, а самое главное – от грязных потаскух вроде тебя.

Вслед за этим Ксантос снова вытащил нож и поднес его к горлу Идомены, которая по-прежнему болталась над землей.

Задумчиво спросил:

– Ну что, перерезать тебе горло, или ты предпочитаешь, чтобы я воткнул этот нож тебе в сердце?

Девушка таращилась на него, не в силах вымолвить и слова, но в это мгновение звучный, очаровательно картавящий голос пронесся над переулком:

– Ксантос! Куда ты запропастился?

– Иду, господин мой! – закричал слуга и разжал руку.