Он многозначительно помолчал, выдерживая актерскую паузу, и вся хайдийская сторона посмотрела на него так, как, должно быть, в старину приговоренный к четвертованию смотрел на палача: может, пожалеет и сразу отрубит голову?

— Вот условия «мягкого» варианта, которые мы передаем на рассмотрение хайдийской стороне. — Отец родной вынул из крокодильей папки еще пару листочков, скрепленных розовой пластмассовой скрепочкой, и поглядел на меня, якобы дожидаясь молчаливого одобрения. Естественно, что я сделал разрешающий кивок — спасибо за уроки актерского мастерства, Соледадочка! — и листочки были вручены сеньору Хоакину Фьерро.

— Сеньоры, — поспешил объявить президент Хайди, — я думаю, что настало время сделать перерыв на полчаса, а затем продолжить наши консультации…

Перерыв, конечно, был очень кстати. Как-то незаметно просидели почти час, и многие соскучились по туалету. Колумбийцы смогли спокойно справить необходимые нужды, а вот хайдийцам пришлось большую часть перерыва пропреть в комнатке, смежной с кабинетом президента, чтобы обсудить дела свои горькие. А точнее — «мягкий» вариант Чудо-юда. Я не сомневался, что наш пахан придумал такой «мягкий» вариант, который оставил Соррилье примерно такой выбор, который бывает у пациента, которому предлагают либо поставить клистир, либо выпить столовую ложку касторки. И то, и другое неприятно, но каждое — по-своему.

У меня наконец-то появилась возможность побеседовать с Сергеем Сергеевичем, чтобы попытаться выяснить, за что он мне голову собирался откручивать. А то, когда открутит, уже не спросишь.

— Вас за рубеж отпускать — себя не уважать, — сообщил он с доброй улыбкой. — Вечно создаете проблемы. Правильно делала советская власть, что держала вас под колпаком. Балдежники! Все то же, что мы делаем сейчас едва ли не при полной засветке со стороны спецслужб и всей мировой прессы, можно было сделать тихо, не выползая на поверхность. Ты скажи-ка мне, друг любезный, зачем это вы, зная о том, что папа не давал санкции лезть на телеэкран, все-таки полезли? Я имею в виду случай с Хименесом. Тебе что, оклад спасателя на водах положили? Или медаль «За спасение утопающих» пообещали? Ну, исчез товарищ с поверхности воды. Вы купаетесь, молодые, веселые, здоровые, орете, плещетесь… Могли не увидеть или не обратить внимания? Могли. А вы суетесь. Ты суешься! Не дурак ведь, знаешь, что и в полицию могут пригласить для дачи показаний, и на пленку снять. Но лезешь! Дальше… Тут уж невестушка молодец. Романтика заиграла в каком-то месте! Но и с тебя вины не списываю. Ты мужик или нет? А если Ленке в следующий раз захочется в президентском дворце потрахаться? Что, тоже не сможешь отговорить? Я уж не говорю, как вам повезло, когда не Сифилитик вас, а вы его замочили. Даже если б вы просто в полицию угодили за вторжение в частное владение, можно было ждать неприятностей. А уж за то, как вы себя вели у сеньоры Дорадо, надо было разложить обоих да ремня всыпать!

Он посмотрел из-под мохнатых бровей, наморщил лобище и захохотал, довольный тем, что на моей физиономии отразился испуг.

— Боисся? — спросил Чудо-юдо, придав голосу некий псевдодеревенский акцент. — Правильно, что боисся. Боисся — значит, уважаешь!

Я все еще не мог понять, зол он на нас с Ленкой или нет, когда отец, посерьезнев, сказал:

— Ладно. Если уж совсем серьезно, то ты вел себя молодцом. И Елена тоже. Я ведь все знаю — от и до. Во многих случаях вам везло, но, как говорил Суворов, «надобно и уменье». В том, что сейчас у нас на руках так много полезных людей и вещей, — твоя заслуга немалая.

— Слушай, — спросил я, собравшись с духом, — ты можешь объяснить дураку, зачем нам вся эта экзотика: «Зомби-7», фонд О'Брайенов, перстни Аль-Мохадов?

— А ты еще не понял? — прищурился Чудо-юдо. — Миром володеть будем.

— Шутить изволите? — пробормотал я, кишками ощущая, что он сказал это даже больше чем всерьез, хотя и кривляясь по семейной привычке.

— Может, и шучу. А может, и нет… Русский человек не может жить примитивной целью. Если ему сказать: «Вань, живи смирно, зарабатывай деньги, корми семью, откладывай по копеечке, не пей водку сверх меры, воспитывай детей и молись Богу, чтоб войны не было — и будешь тем счастлив» , он не поверит. Все время будет искать смысл жизни. Ему обязательно чего-то еще захочется. Или в космос полететь, или в рыло кому-нибудь настучать.

— Украсть — так миллион, любить — так королеву… — вспомнил я старую присказку в той редакции, которую во сне услышал от Тани.

— Именно так! Суть русской души, которую все иноземцы уже второй век изучают и ни хрена понять не могут, есть тяга к невероятному и невозможному. Просто так жить скучно. Надо обязательно что-нибудь сотворить, отчебучить, накуролесить от души — вот тогда и счастлив. Даже если за это башку снесут и даже если это «что-то» никому на фиг не нужно. Вот такие мы люди…

— Но насчет «миром володеть» это фигурально или как?

— Не знаю. Посмотрим… Это еще перспектива. А сейчас надо о делах практических думать. То есть о ситуации на наших консультациях.

— Что ты им там предложил на бумажке?

— Ничего особенного. Передать нам захваченную ими Бетти Мэллори, выслать из страны Дэрка в 24 часа, запретить деятельность «G & К» на территории Хайди…

— Значит, они расправились с «джикеями» по твоей указке?

— Не совсем. Я просто организовал утечку информации по поводу фонда О'Брайенов. Хайдийцы увидели в этом надежду поправить финансовое положение и расплатиться с твоей колумбийской корпорацией. Вот и рванули ва-банк, а заодно решили разом прихлопнуть всех конкурентов, включая и «джикеев», и «койотов», и Сорокина. Хороший парень Сережа, но много на себя взял. Он ведь действительно мировой революцией одержим. И все то же, что и мы, искал по той же причине. Но силенки не рассчитал, надорвался… Зря он, конечно, со мной разминулся, может, по старой дружбе и нашли бы с ним общий язык. А теперь — все. Горшок об горшок. К тому же остался он, судя по всему, вдвоем с Брауном. Полегла его «сотня юных бойцов». И Стержнев погиб, и Веселов… А эти двое — ушли в подземелья. Сейчас их «тигры» ловят. Если не поленятся — может, и живыми возьмут. Только вряд ли. Браун еще может руки поднять, а Сарториус нет. Не та выучка.

— А если возьмут все-таки?

— Тогда я его выдерну от них и еще раз попробую с ним договориться. Не поймет меня — пусть не жалеет.

Он говорил так, как будто уже давным-давно и не один раз рассказывал мне о своем знакомстве с Сорокиным-Сарториусом. Между тем все, что я знал об этом знакомстве, было почерпнуто из дурацких снов, которые мы видели вместе с Таней. Это могло означать одно. Чудо-юдо знал действительно ВСЕ. Его информировала об этом моя микросхема. И можно было не спрашивать о том, откуда он, всего пару часов назад прилетев в Сан-Исидро, уже знает то, чего еще не знаю я. Например, о том, что Бетти Мэллори находится в руках хайдийского правительства. Микросхема, поставленная Сарториусом биологической маме Танечки-Вик, работает на моего отца. И он, перехватив инициативу, идет сейчас напролом. Туда, к «Бронированному трупу», к заветному сейфу с компьютером, позволяющим заполучить десятки миллиардов в свое бесконтрольное распоряжение… Вот так. Живешь рядом, думаешь, что твой папаша просто хитрый и умный пройдоха, а он — супермен в высшем понимании этого слова, то есть Сверхчеловек! А я так, что-то вроде когтя у него на пальце…

— Ладно, — сказал Сергей Сергеевич, как будто я все эти соображения произнес в полный голос, — не забивай себе голову. У нас сейчас будет второй тайм, где тебе придется играть поактивнее. Все, что они могут нам возразить, я знаю. Сейчас главное — твердость. Если они не увидят «железного босса», то постараются еще поюлить, повертеться, отложат решение вопроса до завтра или до послезавтра. А этого делать нельзя. Дэрк сейчас сидит в американском посольстве и трезвонит во все колокола. Конечно, нынче ему будет туго достучаться туда, куда прежде ногой дверь открывал. У него в Штатах много сильных врагов, и они ему спуску не дадут. Но все-таки друзья у него тоже еще есть. Если вопрос будет отложен до завтра, их станет больше. Послезавтра они могут найти способ перекупить здешнее правительство. Разумеется, в расчете на деньги О'Брайенов. Так что ты должен быть неумолим. И всем видом, слышишь, обалдуй, — всем видом! — должен показать, что у них нет другого выхода.