В середине урока Ганнибала вызвали отвечать. Он пытался было ответить с места, чтобы снова не увидели его деревянные башмаки, однако господин Сакс велел ему выйти к доске. Может, поэтому Ганнибал не сумел связно рассказать про малых пророков, а ведь накануне мать проверяла, как он выучил урок, и он знал их всех назубок, а теперь вот даже запнулся на имени Аввакум. И снова появился в руках учителя журнал в вощеной обертке.
– Эх, Ганнибал, Ганнибал! – покачал головой господин Сакс, ставя отметку в журнал, – побольше бы ты об уроках думал, а о драках – поменьше.
Да, так он и сказал. Ганнибал засопел и сел на место, а патриции торжествующе переглянулись: святая церковь осудила деревянные башмаки! Вряд ли учитель вкладывал в свои слова такой смысл, но так уж истолковали их: по крайней мере хоть ясно было, что думает начальство…
Утро шло своим чередом. Ганнибал благополучно пережил маленькую перемену, пережил он и урок естествознания у фрёкен Кнудсен. Но подспудно шла тайная дипломатическая возня. С передней парты нам передали записку: на большой перемене назначалась встреча за велосипедным сараем. Ганнибал не захотел даже взглянуть на записку, а лишь засопел и отшвырнул ее в сторону. Все же он, должно быть, успел ее прочитать и, как только зазвенел звонок, решительно встал и, громыхая башмаками, вышел из класса, юркнул в уборную и закрыл дверь на задвижку. Не хочет он ввязываться ни во что!
Но сателлиту не дано оставаться в стороне, Мариус поставил Свена и Карла караулить уборную. Свен и Карл вроде бы выступали как друзья Ганнибала, но так как силой одной лишь дружбы не удавалось выманить его в коридор, то они подожгли обломок гребешка и просунули его под дверь. Ганнибалу пришлось выйти. Вдвоем Свен и Карл были сильнее его; подхватив Ганнибала под руки с двух сторон, они поволокли его по коридору, вниз по лестнице, через весь школьный двор, «бряк-бряк, бряк-бряк» гремели деревянные башмаки. Последний кусок пути был самым трудным – отовсюду сбегались малыши, скакали вокруг Ганнибала и вопили: «Фу-ты ну-ты! Дяденька в деревяшках! Дяденька в деревяшках!»
– Слыхали? – воскликнул Лайф, как только конвой благополучно доставил Ганнибала к площадке за велосипедным сараем. – Мелюзга уже ни в грош нас не ставит! – И, откинув великолепную золотую копну волос, Лайф продолжал рассуждать о чести и репутации класса, запятнанной деревянными башмаками: – Честное слово, я не сноб, – говорил Лайф. – Чего нет, того нет! Когда я приезжаю к дяде в его имение, я нередко и сам обуваю деревянные башмаки, но в нашей гимназии им не место. Или, может, вы хотите походить на голодранцев из бесплатной городской школы?
– Слушайте! Слушайте! – вопили патриции, плотно обступившие своего предводителя.
– Ерунда! Ерунда! – рычали плебеи и барабанили кулаками по жестяным коробкам для завтраков.
Но Лайф сделал своим приверженцам знак, и тут среди шума и гама все увидели то, что Арвид до сей поры прятал за спину, – пару ботинок, обыкновенных коричневых ботинок со шнурками.
– Вот, Ганнибал, если хочешь, Арвид подарит тебе эти ботинки. На твоем месте я бы их взял!
Ганнибал засопел. Белесыми глазками он разглядывал ботинки. Что ж, они слегка стоптаны и помяты, но целые еще, крепкие. Ганнибал колебался. Вся эта возня с партиями ему не нравилась, но ботинки, что ни говори, вещь полезная. Обуешься в них, и до конца дня ты спасен. И Ганнибал потянулся было к ботинкам…
Но нет, он вовремя вспомнил, что Арвид – низкорослый мальчишка и ноги у него маленькие, намного меньше, чем у Ганнибала. Да и кто поручится, что вся эта затея с ботинками не ловушка? У Лайфа, который сейчас взял их в руки, на лице такое злорадство… Нет, Ганнибал покачал головой: он не возьмет ботинки, не хочет он ввязываться ни во что…
Но на это как раз и рассчитывали патриции, весь план сражения они продумали четко. И вот уже Ганнибал лежит на спине, а облепившие его мальчишки срывают с него деревянные башмаки и напяливают ему на ноги коричневые ботинки.
Да только ботинки Арвида и впрямь были малы Ганнибалу. Дело застопорилось, плебеи бросились на выручку жертве, и теперь на земле копошится сплошной клубок тел, мелькают руки, ноги, из перекошенных ртов вырывается частое, жаркое дыхание, руки вслепую хватают врага, то тут, то там на поверхность выбиваются локти, колени. А в самом низу под дерущимися лежит Ганнибал.
Даже самый покладистый бык и тот разъярится, если слишком долго его дразнить. Замечания, нагоняи, речи народных трибунов, рассуждения о чести класса, политические интриги и прочую чепуху – все это еще можно вынести. Но вот кто-то надавил Ганнибалу на живот коленом, и сразу стало нечем дышать; вот он стукнулся об асфальт затылком, так что в глазах замелькали искры, а рот наполнился вязкой и теплой кровью, – и Ганнибал уже не сопит, а рычит. Он переворачивается на живот, выгибает спину и, приподнявшись на четвереньки, хочет стряхнуть с себя все то черное, живое и мерзкое, что ползает по нему, мешая ему подняться. Рука Ганнибала нащупывает тяжелый предмет, и он хватает это тяжелое и швыряет прямо в золотую копну волос, в ангельски светлое лицо гордеца, который сидит за первой партой и важничает и кичится тем, что может ответить на какой угодно вопрос…
Тяжелый предмет оказался деревянным башмаком Ганнибала. Но он не попал им в Лайфа, потому что Лайф быстро пригнулся и башмак пролетел над его головой, мимо велосипедного сарая. И врезался прямо в толпу малышей, сбежавшихся поглазеть на драку…
И вдруг не стало никакой драки. Ни патрициев, ни плебеев, ни политических страстей. В углу за велосипедным сараем остался один Ганнибал. Он сидит на земле, на одной ноге у него деревянный башмак, на другой – только носок. Лицо его перепачкано кровью, а узкие белесые глазки тупо смотрят на малыша, распростертого шагах в десяти-двенадцати от него. Как-то странно, неподвижно лежит мальчуган.
Но рядом с мальчуганом лежит второй деревянный башмак Ганнибала. А через двор уже спешит на длинных негнущихся ногах инспектор Хаммер.
Слухи обгоняли друг друга. Сначала говорили, будто мальчуган умер, затем – что у него сотрясение мозга, а под конец – что он просто лишился чувств. Никто не ждал, что после всего случившегося Ганнибал покажется в классе, но не прошло и десяти минут с начала третьего урока, как он явился. Успел смыть кровь с лица и обуться в спортивные тапочки. Когда он вошел, учитель поднял голову, но ничего не сказал, и Ганнибал тоже не сказал ничего, тихо прошел к своей парте и сел. Кто-то шепотом спросил его, говорил ли уже с ним директор, но Ганнибал лишь покачал головой.
А директора не было в школе. Он повез малыша, с которым случился обморок, сначала в больницу, а затем домой. Вернулся он лишь к середине четвертого урока, и тут-то все и завертелось. Да только без громов, молний, без Страшного суда, как того ждали мы, а завертелось неслышно, скрытно, зловеще.
Бесшумно отворилась дверь, надзиратель заглянул в класс и кивнул Лайфу. И Лайф, стройный, прямой, непринужденно вышел из класса и, такой же стройный, прямой, непринужденно вернулся через десять минут. Я бы многое дал, чтобы в тот миг увидеть его лицо, но он сел, даже не повернув головы, а когда с задней парты его шепотом о чем-то спросили, Лайф только огрызнулся в ответ. Вслед за ним вызвали Арвида, и на этом все кончилось. Ни Ганнибала, ни Мариуса, вообще никого из плебеев не вызывали.
Наступила перемена, Лайф и Арвид разом поднялись и вместе вышли за дверь, не сказав никому ни слова. А Ганнибал остался на своем месте, и надзиратель притворился, будто не заметил его, хотя сидеть в классе на переменах не разрешалось. Но в коридоре мальчик из третьего класса шепнул нам, что видел, как директор вдвоем с инспектором Хаммером стоял в углу за велосипедным сараем. И Хаммер что-то показывал и рассказывал. Чуть позже к ним присоединился Лайф, и директор что-то долго и настойчиво ему внушал. А Лайф стоял перед директором, вытянувшись как солдат, и временами коротко и решительно кивал головой.