Дело. За «годик-другой» господа коммунисты нас съедят живьем.

Ришар. Знаете, почему господин мэр предлагает нам вооружиться терпением? Святой Августин сказал про господа-бога, что он терпелив потому, что вечен.

Мэр. С каких пор вы начали цитировать святого Августина? Уж не собираетесь ли вы в монахи? Мари рассказывала, что вы зачастили в церковь, даже исповедывались. Интересно, рассказывали ли вы кюре про Бубуль?

Ришар. Не помню. Может быть, рассказал. Он обожает галантные истории…

Редактор. Довольно несвязуемо… Я уже не говорю про Бубуль и госпожу Ришар, но меня интересует, как вы связываете Бубуль и его святейшество римского папу?

Ришар. Вполне. Добрый католик по средам и пятницам кушает постное, а по воскресеньям— скоромного поросенка.

Мэр. Шутки в сторону, вы действительно уверовали в бога?

Ришар. В то, что он существует, нет. Но я уверовал, что это самое замечательное из всех изобретений — лучше и книгопечатания, и электричества, и атомной бомбы.

Редактор. Знаете, как-то неловко — после Вольтера, после Анатоля Франса, после Фрейда вдруг вылезти с непорочным зачатием. В наш век прогресса…

Ришар. При чем тут прогресс? Где небоскребы? Где лучшие машины? Кто изобрел атомную бомбу? Хорошо, а в той же Америке на каждом шагу церковь — католическая или лютеранская, баптистская или анабаптистская. Там, где много церквей, там мало коммунистов. Вы иронизировали — как совместить церковь и Бубуль. А это очень просто. Конечно, Бубуль не Мадонна и не Беатриче, но она не только не опасна для нашей западной культуры: она способствует ее развитию. Нашу республику изображают обыкновенно девственной Марианной. У этих девственных дев тысячи опасных чудачеств. Куда лучше Магдалина — она ночью грешит, зато утром кается и покорно штопает носки.

Мэр. Я не верю ни в генерала, ни в папу, ни в Магдалину. У меня одна надежда — на Америку. Они могут нас спасти, и они должны нас спасти. Я только не понимаю, почему они копаются? То конгресс обсуждает, то сенат раздумывает, то президент совещается с министрами, то министры совещаются с президентом. Сегодня взял газету, думаю — наконец-то… Нет, опять: «президент обратился с посланием»… Здесь нужно не послание, а пшеница, уголь, доллары.

Дело. Вы, кажется, как господин Ришар, впали в мистицизм. Почему американцы должны нас спасать?

Ришар. Хотя бы потому, что им не хочется погибнуть. Когда у клиентов нет денег, чтобы пойти в закусочную, сначала подыхают они, а потом и хозяин закусочной.

Мэр. Нет, дорогой друг, я ставлю вопрос иначе. Я не мистик, меня тошнит от ладана, но я не хочу свести все к грубой прозе. Нас связывают с Америкой общие идеалы. Мы дали им Лафайета. Теперь они должны нам дать доллары.

Дело. Боюсь, как бы вместо долларов мы не получили библию. Приехали эксперты, советники, наблюдатели. А где хлеб? Где уголь? Где доллары?

Мэр. Весной прилетают птички, а потом колосятся нивы. Наблюдатели — это первые ласточки. За ними придут пароходы с грузами. Я боюсь одного — что они не заглянут в наш город. А нам помощь еще нужнее, чем парижанам или марсельцам. Говоря прямо, мы попросту погибаем. Только Америка может нас спасти.

Редактор. К нам они, во всяком случае, не заглянут. Я убежден, что никто в Америке даже не подозревает о существовании нашего города.

Мэр. Что-нибудь перепадет и на нашу долю. Не нужно отчаиваться. (Стучит рюмкой о блюдце.) Я всегда прислушиваюсь к голосу народа — привычка старого социалиста. (Франсуа.) Скажите нам, Франсуа, что вы думаете об американской помощи?

Франсуа. Откровенно говоря, господин мэр, я об этом мало думаю. Но если вы меня спрашиваете, я скажу, что хорошо бы получить доллары без американцев.

Вбегает продавщица газет.

Продавщица газет (хрипло кричит). Пари-пресс! Новая волна забастовок! Пари-пресс, шестой выпуск!

Дело (лихорадочно просматривает газету). Но… Это чересчур… Поглядите, Мари-Лу здесь…

Редактор. Да, да, я первый об этом сообщил… В некотором роде сенсация.

Ришар. Но это катастрофа…

Мэр. Все вы впали в мистицизм. Как Мари-Лу может быть здесь, когда ее расстреляли в августе сорок третьего?

Дело. А если ее не расстреляли?

Мэр. Я убежден, что ее расстреляли. Мне рассказывал об этом майор фон Шаубергер.

Редактор (усмехается). Я не знал, что вы разговаривали с фон Шаубергером.

Мэр. Я с ним не разговаривал. Вы великолепно знаете, что я вел себя, как настоящий патриот. Он со мной разговаривал, вот что!.. Кстати, в вашей газете тогда писали, что немцы хорошо сделали, уничтожив «террористку». А ведь Мари-Лу застрелила немца, значит она была патриоткой.

Редактор, Во-первых, это была не моя газета. Моя газета «Фламбо дю миди» не выходила при немцах, выходила «Фламбо дю жур», и я там был только пайщиком. Потом вы великолепно знаете, что я ничего не писал в годы оккупации, кроме заметок о рыбной ловле. У меня есть удостоверение от комиссии по чистке. Я не позволю никому чернить мое имя! Мы все должны были итти на мелкие уступки. Разве кто-нибудь упрекнет господина Дело за то, что он продавал свои ликеры немцам?

Дело. Странное сравнение! Я не писал при немцах даже о рыбной ловле. Я вообще никогда не писал, и теперь я могу сказать, что я этим горжусь. Я спас старую французскую фирму. Я и до немцев был владельцем завода. А вот если взять господина Ришара…

Ришар. Можете брать, у меня спокойная совесть. Вы хотите сказать, что во время оккупации я купил четыре дома на улице Гамбетта? Это знают все. Я продал бошам втридорога бракованные ботинки. Я их надул — это был вполне патриотический поступок. Разве лучше было бы, если бы они надули меня? Все время я был связан с голлистами, и меня смешит, когда господин Дело, который приветствовал маршала Петэна, теперь кидает мне упрек…

Дело. Интересно, кто вам дал розетку «легиона»? — Не Петэн?

Общий шум.

Хозяйка (просыпается). Какой ужас! Мне приснилось, что это атомная бомба.

Мэр. Друзья, зачем вы ссоритесь? Мы все были там и все оттуда вылезли. Все это нервы. Как у Мари… Никто никого не подозревает, я это заявляю, как мэр города. Мы все пережили ужасное время…

Редактор. Я это и говорю, господин Валуа, мы все исстрадались. Я назвал книгу воспоминаний «Дневник мученика». Глупо теперь обвинять друг друга…

Ришар. Святой Фома Аквинский сказал, что нужно уметь помнить и уметь забывать. Именно поэтому я не могу понять, как может господин Дело…

Дело. Не я начал. Когда вы обвиняете старую французскую фирму, это на руку господам коммунистам…

Мэр. Не волнуйтесь, господин Дело, здесь ведь не коммунисты, мы — ваши друзья. Мы все пережили ужасное время. Но если сравнить с теперешним…

Редактор. Да, теперь не легче.

Мэр. Теперь тяжелее. Я, как старый социалист, вправе сказать, что даже при немцах было лучше… (Сдает карты.)

Входит Джемс Лоу. Он у стойки.

Лоу. Виски.

Франсуа. Виски нет.

Лоу. Коньяк. Двойной. (Выпивает коньяк. Садится за столик, заказывает еще рюмку.)

Дело. Понятно, тогда мы могли надеяться. А теперь каждый знает, что сегодня хуже, чем вчера, и завтра будет хуже, чем сегодня. Теперь нам не на что надеяться. Я не знаю, каким образом воскресла ваша Мари-Лу, но одно ясно: если эта фурия в городе, нам действительно конец.

Мэр (смотрит в карты, бормочет.) Не говорите, не говорите. Валет и король, отвратительные карты. Почему не на что надеяться? Америка. Маршалл. Доллары. Бубуль. Отвратительные карты.