– Что же нам все-таки делать, как ты думаешь? – спросила Милдред. В 1944 году забеременеть, не будучи замужем, означало запятнать себя на всю жизнь. В 1944 году еще никто, в том числе и Рассел Дален, никогда не слышал таких выражений, как «незамужняя мать» или «мать-одиночка», – бремя позора было слишком велико, и сама мысль о том, чтобы иметь внебрачного ребенка, была попросту невозможна. Быть беременной и не быть замужем – это позор и унижение, от которых уже нельзя избавиться до конца жизни.

– Я думал, ты сама принимала меры предосторожности, – сказал Рассел, боясь вопроса Милдред и торопясь ответить на него. Все время виновато моргая, он озирался по сторонам, только бы не смотреть на нее. Он разглядывал овальные зеркала, выкрашенный белой краской металлический потолок и написанное от руки объявление над стойкой с содовой водой, перечисляющее восемь сортов домашнего мороженого. Его брак, в который он вступал с надеждой, оказался несчастным. А теперь и любовная связь, представлявшаяся такой радостной и многообещающей, стала еще одной ловушкой.

– Подумай над тем, что я сказал. Мое предложение остается в силе, – прибавил Рассел, как всегда желая сделать именно то, что надо, и недоумевая, как ему часто приходилось недоумевать, почему правильный поступок сплошь и рядом не приносит желаемого результата. Он быстро встал и покинул маленький отсек в ресторанчике «Орел», а ошеломленная Милдред еще посидела некоторое время, тоже недоумевая, действительно ли он думает так, как говорит, и стараясь решить, что же теперь делать.

Когда в тот же день, позднее, Милдред позвонила в контору Рассела, решив спросить его напрямик, намерен ли он подать на развод и жениться на ней, там ответили, что он уехал из Уилкома. Одна из секретарш считала, что, наверное, он уехал в Нью-Йорк. А один из брокеров слышал, что как будто Рассел собирался в Канаду. Он не оставил ни адреса, ни телефона. Милдред все же дозвонилась до конторы фирмы «Ланком и Дален» и несколько раз просила передать ему просьбу позвонить. Но он ни разу не позвонил, и, наконец, ей ответили, что его нет в городе и неизвестно, как можно с ним связаться, и он не сказал, когда вернется.

Милдред Нил оказалась в той же тупиковой ситуации, как почти все те, кому приходилось иметь с ним дело. Он был приятнейшим и добрейшим человеком в мире, но вот он понадобился ей, а его нигде нельзя было отыскать. Он спрятался за своими деньгами, с горечью думала она, и предоставил ей одной полную возможность расхлебывать последствия их взаимной любви.

Через две недели Милдред получила чек на тысячу долларов, подписанный Расселом Даленом. К чеку была приложена записка с адресом клиники в Сент-Томасе. Милдред получила деньги и разорвала записку. Аборта она делать не станет. Никогда! Часть денег она истратила на пеленки, детские одежки и колыбель, а остальные положила в сберегательный банк, на будущее для своего еще нерожденного ребенка.

Больше, за все время ее беременности, Рассел Дален не давал о себе знать, и она не надеялась увидеть его когда-нибудь снова.

Когда беременность обнаружилась, Уилл Бэнтри, неравнодушный к ней еще с тех пор, как она перешла в школу второй ступени, оказался единственным человеком во всем Уилкоме, кто относился к ней хорошо. И Милдред, чувствуя себя виноватой и оскорбленной и все еще не верящая до конца, что Рассел способен вот так, внезапно и невероятно жестоко, бросить ее, была более чем благодарна Уиллу.

– Не знаю, что бы я без тебя делала, – сказала она ему, когда начался седьмой месяц беременности. Беременность сделала ее отверженной. Люди, знавшие ее всю жизнь, переходили на другую сторону улицы, чтобы только избежать встречи с ней и необходимости разговаривать. Уилл был для нее якорем спасения, единственным человеком во всем Уилкоме, кто обращался с ней как порядочный человек, – ведь даже отец был против нее.

– Знаешь, ты мне всегда нравилась, Милдред, – искренно признался Уилл. Его всегда к ней влекло, но он боялся, что, наверное, слишком стар для нее. Однако теперь, когда более молодые мужчины ушли воевать, а Милдред попала в трудную ситуацию, Уилл осмелился сказать ей о своих чувствах, чего раньше стеснялся, да и не надеялся он тогда на положительный ответ. Он был механиком в уилкомской ковровой мастерской, считался хорошим работников, был человеком сильных страстей и немногословен. – Я буду гордиться, если женюсь на тебе. И у нас с тобой будут собственные дети.

– А моему ты дашь свою фамилию? – спросила с беспокойством Милдред. Она решила, что, если родится мальчик, она назовет его Кэри, а если девочка, то Лана. Она жила в мире грез, который создавало кино. В этом мире люди были всегда красивы, трудности преодолимы и всегда завершались счастливым концом. Но с именем проблем не было. Проблема фамилии – вот что мучило Милдред. Она не хотела дать младенцу фамилию «Дален», чтобы ничто не напоминало ей об ее обольстительном, но трусливом любовнике. Ее отец убил бы Милдред, если бы она присвоила незаконному ребенку его фамилию «Нил», замечательную ирландскую фамилию, которой он так гордился: он не позволит ее запачкать постыдным поступком дочери.

– Так ты дашь ребенку свою фамилию? – умоляла она Уилла. – Ты позволишь ему носить фамилию Бэнтри?

Уилл немного подумал. Он был немолодым холостяком, которому хотелось жениться на Милдред. Ее нельзя было назвать самой хорошенькой девушкой в Уилкоме, по она привлекала его так же сильно, как и Рассела, блеском голубых глаз и грациозно покачивающейся походкой, что придавало ей какую-то особенную живую прелесть, чем не обладали более хорошенькие. Она всегда сияла, как новенькая пуговица, все в ней искрилось легкостью и весельем, и в то же время она обладала практическим умом и всегда была очень уравновешенной молодой особой. Проблема заключалась в том, что Уиллу нравилось в ней все, кроме одного – он был у нее не первым. Он никак не мог примириться с мыслью, что ее запачкали чужие объятия. Если бы только он мог забыть, что Милдред потеряла девственность не с ним.

– Так я могу дать ребенку фамилию Бэнтри? – опять спросила Милдред, ласково коснувшись его руки. Она просто заболела от беспокойства, какую фамилию будет носить ее ребенок. Она худела, несмотря на увеличивающуюся в сроке беременность, ее постоянно мучила тошнота, – и это было не обычное утреннее недомогание, но следствие страха и чувства вины.

– Не знаю, – сказал Уилл, и на его неподвижном, мясистом лице выразилась борьба противоположных чувств, – я просто не знаю…

– Но ты об этом подумаешь? – настаивала Милдред, чувствуя отчаяние при мысли, что у ребенка не будет фамилии и он станет незаслуженно страдать по ее вине.

Уилл передернул плечами. Он чувствовал неловкость, но, несмотря на мольбы Милдред, он не хотел, чтобы его загоняли в угол и требовали решительного и определенного ответа. От тревоги и беспокойства у Милдред начались преждевременные родовые схватки, а она все еще не знала, какую фамилию будет носить новорожденный, и опасалась, что невинное дитя станет расплачиваться за ее грехи.

Когда Джулиан Болдуин позвонил Расселу Далену в его офис и сообщил ему, что Джойс наконец разрешилась от бремени и родила девочку, Рассел вышел из своей конторы в фирме «Ланком и Дален», что на углу Бродвея и Уолл-стрит, и сел в такси. Он сказал шоферу адрес Карнеги-хоспитэл и, пока такси ехало в указанном направлении, сидел на заднем сиденье и плакал, сраженный знакомым ему, убийственным чувством поражения.

По воле отца Рассел давно простился с мечтами о другой карьере и, как отец, отчаянно желал, чтобы родился мальчик, сын, который заполнил бы место, пустующее после смерти маленького Лютера, чтобы сын пожал все блага и преимущества положения и жертва Рассела не оказалась бы напрасной. Рассел хотел, чтобы его сын был напористым, не знающим поражений бизнесменом, каким ему самому никогда не быть. Ему хотелось иметь сына и гордиться им – и, что более важно, чтобы им гордился дед. Впервые в жизни Расселу хотелось сделать что-то такое, отчего его отец пришел бы в непритворное восхищение, что вызывало бы только чувство гордости и похвалу.