Я почти никого не знал среди арестованных, если не считать нескольких знаменитых ученых-химиков, отдававших свой талант и знания во имя процветания нефтяной империи “Альбатрос”. Ни у кого из них не было ни малейшего сходства ни со старым жрецом, ни с Белым Орлом, чью внешность описал комендант здания на набережной Кеннеди. Но я с тревогой думал о том, как мне быть, если в ходе этого полуночного допроса мне встретится кто-то, связанный с “Энерган компани”.

Само собой, я не испытывал к “Альбатросу” никаких симпатий, напротив, у меня были все основания его ненавидеть, хотя бы потому что многие беды Веспуччий, стайфли в том числе, происходили по его вине. Но глава “Альбатроса” выдал мне чек на 50000 долларов и сулил еще один чек на шестизначную сумму по моему усмотрению. Иными словами, я мог проставить там цифру 999999! Почти миллион… Кроме того, я находился в “Конкисте”, в руках Командора, всего в двух десятках метров от ям с ядовитыми змеями! И еще — у меня жена и двое детей, дом, машина, верный друг Панчо… А по другую сторону что? Фирма-невидимка под названием “Энерган компани”, которая выпускает новый вид горючего, то есть дает возможность решить, если не навсегда, то, во всяком случае, надолго, энергетическую проблему в нашей стране а может — кто знает? — и во всем мире. И покончить со стайфли! С нищетой! С голодом!

По другую сторону была Надежда!

Да, именно так. Надежда!

Но что если за “Энерган компани” стоит “Рур Атом”, такое же чудовище, как “Альбатрос”, которое намерено использовать энерган для борьбы с конкурентом, а симпатичный старый индеец не что иное, как наживка, на которую клюнул простак-журналист? Что если Надежда всего лишь мираж? А я должен принести ему в жертву себя и своих близких? К сожалению, динамитеросы не имеют к энергану никакого отношения. Как и Федерация борцов за чистоту планеты. Судя по всему, Остров тоже никак не связан с “Энерган компани”. Я мучительно думал — что делать? Как поступить?

Тем временем в часовню приводили все новых арестованных, Командор задавал им один и тот же вопрос, я вглядывался в их лица, и так как на сакраментальный вопрос никто ответить не мог и ни в одном из задержанных я не опознал жреца или Белого Орла, то несчастных отправили в подземелье, откуда даже сюда, несмотря на толщину стен, долетали крики и стоны.

Последним остался доктор Бруно Зингер. Он был один. И единственный из всех был аккуратно одет, в белой сорочке, которую, по слухам, он менял трижды в день: его арестовали в ресторане, где он ужинал. Доктор Зингер стоял перед распятием, уронив руки вдоль тела, зрачки за стеклами очков невероятно расширены, что придавало ему удивленный и печальный вид.

На сей раз мне не пришлось отыскивать в его лице сходство с жрецом, а Командору незачем было грозить ему — доктор Зингер принадлежал к числу апперов, верхушке общества.

— Бруно, я должен сообщить тебе неприятный факт, — сдержанно заговорил Мак-Харрис. — Посторонним людям стал известен шифр моего сейфа, где хранятся секретные документы лаборатории. Это и само по себе неприятно, но хуже другое: шифр известен так называемой “Энерган компани”, которая сочла уместным взять его в качестве номера своей радиофонной установки. Вполне официально.

Доктор Зингер беспомощно развел руками: — Мне очень жаль, Эдуардо, но…

— Дело в том, — прервал его Мак-Харрис, чувствовалось, что он с трудом сдерживает раздражение, — что этот шифр знали только три человека: я, ты и начальник охраны. В начальнике охраны у меня нет оснований сомневаться, это мой родной брат. Что до меня, то я никому не называл этот номер…

— Я тоже, Эдуардо, — сказал Зингер и на миг скосил глаза в мою сторону. Впрочем, мне могло и померещиться.

— Повторяю, — Мак-Харрис повысил голос, — я этот шифр никому не сообщал.

Доктор Зингер снова развел руками. И от этого жеста Мак-Харриса словно прорвало: — Врешь! Врешь, собака! Говори, кому ты назвал шифр! Отвечай!

Сколько тебе заплатили за это?

Так же орал он на врачей, упустивших его сынка Кони из санатория… Доктор Зингер попытался возразить, но Мак-Харрис не дал ему произнести ни слова, Он был вне себя от ярости.

— Признавайся, мерзавец, — орал он, — сколько миллионов сунул тебе “Рур Атом”, чтобы ограбить, разорить меня? А?

— У меня нет никаких дел с “Рур Атомом”, — успел произнести доктор Зингер, прежде чем железная рука Мак-Харриса обрушилась на его лицо. Из носа хлынула кровь.

Точно дикий зверь, который свирепеет при виде крови, Мак-Харрис окончательно потерял контроль над собой. Обнажив в жестокой улыбке свои идеально белые вставные зубы, он нанес Зингеру новый удар и продолжал до тех пор, пока тот не рухнул на пол. Рядом валялись разбитые вдребезги очки. А сверху благостно и смиренно взирал распятый сын божий.

— Вниз, к крысам! — гаркнул Мак-Харрис и пнул свою жертву ногой. — Пока не вспомнит, кто его подкупил!

Избитого начальника лаборатории вынесли из часовни. Под распятием осталась лужа крови.

Было шесть утра — час, когда наступает рассвет, но стайфли уже успел вернуться в Америго-сити и по обыкновению застилал горизонт, так что солнца не было видно. Несмотря на свежий, напоенный хвоей воздух, по-прежнему сочившийся в часовню, я лишился последних сил, голова кружилась, перед глазами в сумасшедшей пляске сменялись лица, взгляды — испуганные, растерянные взгляды, в которых светился недоуменный вопрос: что мне от них нужно? И, конечно, удивленный и печальный взгляд доктора Зингера. Словно откуда-то издалека доносился голос Мак-Харриса, говорившего в интерфон: — Лидия, ты? Вставай, сейчас не время спать! Отправляйся ко мне в служебный кабинет и пришли с надежным человеком… Нет, привези сама досье всех членов правления, ученого совета, руководителей отделов. Теперешних и бывших. Да, бывших тоже! И захвати с собой охрану!

Приехала Лидия. Личные дела сотрудников “Альбатроса” хранились в пластмассовых папках с цветной фотографией большого формата на первой странице. Меня усадили в кресло у готического окна, направили в лицо свет яркой лампы. И я принялся просматривать фотографии, комментируя: да, этого знаю нет, не знаю, нет, не он, не он… Мак-Харрис сидел напротив, не спуская с меня взгляда. А у меня кружилась голова, слезились глаза, я почти не различал лиц на фотографиях, и мне было уже все равно, кого я увижу, даже мелькала мысль, что если наткнусь на фотографию старика индейца — что ж, он ведь где-то там, возле передвижного радиофона 77 77 22, быть может, на катере в океане или же в автофургоне в пустыне. И вдруг я на него наткнулся. В папке двенадцатилетней давности. Худой, длинноволосый, с нежной, застенчивой, почти детской улыбкой. Но на фотографии он был молод, не было тех глубоких морщин, которые покрывали лицо старика с Двадцать второй улицы. В белом халате, какие носят химики в лаборатории, на груди фирменный знак — изображение альбатроса.

Завороженный его улыбкой, я долго не мог отвести взгляд от фотографии.

На папку обрушился протез Мак-Харриса: — Он?

Я был так растерян, что не мог произнести ни звука.

— Он! — В голосе Мак-Харриса звучало не только торжество, но и непонятный мне страх. Он выдернул папку у меня из рук и вслух прочитал: “Доминго Маяпан, возраст: 43 года, образование: химик, доктор наук, руководитель экспериментальной базы. Три крупных открытия в области фотосинтеза. Весьма перспективен. Особое внимание…”

Мак-Харрис перевернул страницу, поискал что-то и продолжал: “В сентябре того же года Доминго Маяпан бесследно исчез.

Месяцем позже в Рио-Анчо был обнаружен труп, опознанный, без достаточной степени уверенности, как труп Доминго Маяпана. Следствие положительных результатов не дало”.

Мак-Харрис поднял голову от папки: — Итак, Доминго Маяпан… — прошептал он. — Видите, Искров, ваш маленький “жрец” оказался крупным ученым. К тому же он, оказывается, цел и невредим, хотя десять с лишним лет назад его тело выловили из Рио-Анчо. И преспокойно торгует энерганом… А смерть в реке была отлично сфабрикованной комедией. И разыграли ее ровно двенадцать лет назад, когда я и Полина были в кругосветном свадебном путешествии. Умно, Искров, умно и хитро! Как и теперешний спектакль… Но кто его автор? И почему его разыгрывают именно сейчас?