— Непременно! — воскликнул жандарм. — Иначе теряется всякий смысл.

— Понял, — кивнул головой Юсэк. — Но… у меня не будет формы. Не будет жалованья… А в чем тогда, как вы говорите, смысл?

— Вы должны гордиться, что служите Великой империи, которая заботится о судьбе вашего народа! — снова воскликнул японец.

Опустив голову, Юсэк задумался. Собственно, его не интересовали ни форма, ни жалованье, он искал причину, чтобы отказаться. Прямой отказ осложнил бы его отношения с жандармерией и, возможно, разрушил его планы, одобренные отцом. А не лучше ли пообещать, согласиться, а потом… А если без него они станут беспокоить старика?.. Не должны, ведь отцы не всегда знают, куда сбегают их дети.

— Хорошо, — сказал Юсэк, воодушевившись своей мыслью. — Что я еще должен делать?

Японец снова надел очки и на этот раз строго и подозрительно поглядел Юсэку в глаза.

— В городе появилась большая группа мятежников, — сказал он. — Три дня назад они напали на одно из наших управлений и забрали все имеющееся там оружие. А вчера они перебили охрану крепости и выпустили особо опасных преступников. Об этом пока никто не знает, кроме вас. Один из бежавших является предводителем бунтарей. Он ваш сосед. И не исключено, что он захочет повидаться с матерью. Вот тут-то и потребуется ваша помощь.

— Понял, — закивал головой Юсэк, тщетно пытаясь скрыть радостное волнение. «Значит, Бонсек на воле!»

Словно разгадав причину его радости, Санчир сказал:

— Советую быть честным, иначе место бежавшего займешь ты.

— Понял, — опять кивнул Юсэк.

Японец еще раз недоверчиво оглядел Юсэка и протянул ему руку:

— Желаю успеха. А сумма вознаграждения будет зависеть от вашего усердия.

Юсэк поклонился и вышел из кабинета.

Никогда Юсэк не торопился домой так, как сегодня. Уж очень хотелось поскорее успокоить отца и сообщить доброй тетушке Синай радостную весть! Вот уж обрадуется! Он даже представил, как она с криком вскочит с места, как задрожат ее губы. Вбежав в лачугу, Юсэк увидел дядю Хона и Ира, и, по тому, как гости с тревогой поглядели на него, Юсэк понял, что отец рассказал им обо всем.

— Тебя отпустили или ты сбежал? — первым делом спросил отец.

— Отпустили, — сказал Юсэк и, поклонившись гостям, взобрался на ондоль и сел, скрестив ноги.

— Что они от тебя хотят? — поинтересовался старик Хон.

— В городе появились мятежники, — тихо сообщил Юсэк. — Надо же! Эти смельчаки перебили охрану крепости и выпустили узников! Меня просили разнюхать след Бонсека. Он на свободе!

Сообщение Юсэка на этот раз не смутило ни дядю Хона, ни Ира.

Только отец обеспокоенно водил ладонью по своим коленям, шепча:

— Как же теперь?.. Как ты станешь выкручиваться?

— Я ведь скоро уйду, — попробовал успокоить старика Юсэк. — Только меня и видели!

— Эти псы найдут тебя где угодно! — сказал отец, переводя взгляд на гостей.

— Нужен я им очень, — прогудел Юсэк. — Я что, взял у них оружие? Или сбежал из крепости? Вас они, конечно, спросят, где сын. Скажете: мол, не знаю…

— Не учи меня, что говорить, — перебил отец строго. — Не во мне дело, сынок.

Держа в руках миски, вошла Синай.

— Вижу, люди к соседу идут, — сказала она, раскладывая на папсане еду. — Чем, думаю, он их угощать будет? Вы уж, дорогие гости, простите больного старика.

— Мы перед дорогой пообедали, и вам незачем беспокоиться, — сказал старик Хон.

— Старуху не обманете, — проворчала Синай. — Вы пришли утром, а сейчас полдень. Я отварила рис. Хранила его для моего Бонсека. Думала, вернется.

Спрыгнув к ней с ондоля, Юсэк тихо, запинаясь от волнения, сообщил о Бонсеке. Синай не шелохнулась, будто не слышала. Потом глянула на Юсэка с укором:

— Ты со мной никогда не шутил так грубо. — Она вдруг замерла, обвела глазами всех и, остановившись опять на Юсэке, зашептала, подавляя рыдания: — Нет, ты не станешь так шутить. Я знаю. Но где же тогда он? Почему не прибежал к своей омони?

Вместо Юсэка ответил Ир:

— Вашему сыну нельзя здесь появляться. И оставаться в городе тоже нельзя. Вы, может быть, не скоро увидите его. Но знайте — он на воле.

— И верно, чего это я? — сказала Синай, виновато пряча от гостей глаза.

— Ну и слава богу, — улыбнулся Юсэк. — Теперь учитесь смеяться, а то ведь, поди, забыли. И песни свои вспомните.

— Погоди ты с песнями, — сказала Синай. — Знать хочу, кто о Бонсеке весть принес? Кому следует кланяться?

Юсэк рассказал все, что узнал от начальника управления, и, когда замолк, Синай спросила, вспыхнув от злости:

— А этого щенка кэкхо тоже убили?

— Нет, — сказал Енсу. — Он еще жив.

— Это хорошо, что он жив, — проговорила Синай неожиданно. — Мой мальчик, наверное, захочет увидеться с ним. Но на этот раз я не стану его удерживать.

Наступило молчание. Все глядели на нее — на эту маленькую старую женщину, гордую и сильную в своей ненависти. Знал старый Енсу, что Синай способна перенести самые тяжкие невзгоды, но знал и про ее любовь к сыну.

С тех пор как Юсэк рассказал ей о Хэ Пхари, она заметно переменилась в своих взглядах относительно покорности судьбе и силам неба. Сознание того, что и ее сын сейчас вместе со смельчаками на свободе, наполнило ее гордостью, и она не скрывала этого.

— Видать, дела у них не ахти, коль с детьми связываются, — сказал Енсу.

— В этом есть смысл. Иные дети куда пронырливее взрослых, — заметил Ир. — Как видите, дело поставлено так, что не следует доверяться и некоторым корейцам. Если японцы узнают об уходе ваших сыновей в Россию — вам несдобровать. Восток России давно стал не только убежищем для патриотов Кореи, но и центром освободительного движения на Востоке. Не прошло бесследно для корейцев, оказавшихся в России, общение с большевиками, а революция в 1905 году заставила пересмотреть формы и методы нашей борьбы против японцев. Так что не случайно правительство Великой империи панически боится соседства прогрессивной России и не случайно обращалось с просьбой к русскому генерал-губернатору вернуть бежавших в Россию корейских мятежников после разгрома Ыйбен[33].

— Неужто русские помогли японцам? — спросила Синай с тревогой.

— А как же не помочь? — возразил Ир. — Ведь русского генерала просил такой же, как и он, генерал-губернатор. Многих корейских патриотов тогда заковали в кандалы и сдали японцам. В Японии они были казнены.

— Для чего вы это рассказываете? — спросил Енсу, нахмурившись. — Хотите, чтобы я удержал сына?

— Я рассказал не затем, чтобы напугать вас, — ответил Ир. — Есть люди, которые удивительно терпеливы к унижениям. Они и плачут, пряча слезы от тех, кто принес им страдания. Я сам видел, как родители несли умершего от голода и болезни ребенка, им встретился господин, и они опустили гроб на землю, чтобы низко ему поклониться. Другие предпочтут смерть унижению. Таких людей называют патриотами.

Синай опустилась на ондоль и, сложив руки на коленях, сказала задумчиво:

— Помнится, и мой сын говорил похожие слова. И все вроде бы верно. Но стоит подумать, что с ним могут сделать… Поверьте, не просто с этим смириться. Не так ли, отец Юсэка?

Енсу трудно было что-либо ответить, особенно после того как Ир рассказал о казни патриотов. Но, с другой стороны, безликое, униженное существование смерти подобно. Гибнут люди за него и ему подобных. Возможно, и они единственные дети у своих родителей, и такие же молодые, как Юсэк.

Старик до боли тер лоб, пытаясь не думать, что будет потом.

— Мать Бонсека, вы боялись, что сын погибнет в крепости. А разве вся Корея не крепость? Я буду счастлив уже тем, что хоть один из нашего рода покинет эту большую тюрьму, проклятую еще далекими предками.

— Вы отпускаете Юсэка? — спросила Синай, удивляясь решению упрямого старика.

— И если случится что-то, — продолжал Енсу, — он упадет с высоты вольного неба. Это лучше, чем погибнуть, не взмахнув крыльями.