Он верил, что только союз с победившим пролетариатом России поможет обрести желанную свободу.

Однако не все в отряде понимали глубокое значение этого объединения и открыто отказывались идти с Иром в Россию.

В низине угрюмых холмов еще сумрачно. А за пологими вершинами гор уже ожили контуры остроконечных хребтов. Скоро взойдет солнце.

Спустившись к роднику, Ир умылся. Но и ледяная вода не взбодрила его, не уняла головную боль. Долгая, мучительная ночь настолько измотала, что не хотелось больше ни о чем думать. Не думать он не мог: предстояло срочно уладить возникшие неурядицы и уходить немедленно. Но как удержать людей?.. Тех, кто решил остаться здесь, отказавшись от перехода в Россию? Ир был растерян и выглядел жалким, беспомощным. Может быть, и ему правильнее остаться здесь? А как тогда быть с теми, кто уже решился пойти с ним? Как быть с Эсуги и Юсэком? Ведь им тоже нельзя здесь оставаться? И, наконец, как самому-то обойтись без России, без того дела, которому решил посвятить жизнь?

Ир вспомнил, как недавно, спасаясь от неминуемого ареста, с несколькими товарищами бежал в Россию. Русский Дальний Восток давно стал центром корейской политической эмиграции. Именно здесь корейское коммунистическое движение оформлялось организационно: возникали первые марксистские кружки и группы. В одном из таких кружков Ир надеялся пройти первую школу классовой солидарности и интернационалистического воспитания. Дело интернационализма должно стать делом всей его жизни.

Он сидел у самой воды, напряженно вслушиваясь в тихое журчание ручья, словно тот мог ответить на мучившие его вопросы. Неслышно подошел Юсэк.

— Сенсами, вы, вижу, тоже чем-то озабочены?

— А ты чем? — спросил Ир, не оборачиваясь. — По старику своему скучаешь?

— Ага, — кивнул Юсэк и уныло добавил: — Вот как узнают, что я с вами, так и его, как рыбака…

— Откуда им узнать? — попробовал успокоить Ир. — Если спросят, где ты, скажет: сбежал куда-то. И на том конец.

— Их не обманешь — разнюхают. Про дядю Дюна ведь узнали.

Опустившись рядом, Юсэк задумался. Из памяти не уходило окровавленное тело старика, его последнее желание. И бурлящее море, поглотившее труп. И те четверо, что погибли. А ведь это лишь начало… Юсэк теперь, как ему казалось, имел достаточное представление о том, чем жертвовали эти люди. Правда, он-то шел туда за другим, не воевать, но в передряге могут и его невзначай зацепить, где уж разбираться, кто друг, а кто враг. А тут еще выяснилось, что не все хотят идти в Россию.

— Боишься шторма — в море не лезь. Так, кажется, говорят мудрые старцы, — сказал Ир, очевидно догадываясь об опасениях молодого рикши. — Бери пример с Эсуги. Вот уж не ожидал, что она окажется такой мужественной!

— А вы что, не боитесь смерти? — вдруг спросил Юсэк.

— Смерти, — усмехнулся учитель, — Букашка и та прячется в щель, завидев опасность. Кто же не хочет жить.

— Хотите жить, а воевать идете, — пожал плечами Юсэк. — А вот те, кто отказывается идти с вами, у них-то что на душе?

Учитель промолчал. Он сам искал ответа на этот вопрос. Его ждали. Денук с товарищами сидел обособленно от Бонсека, Юсэка и Эсуги. Ир подошел к нему и, не скрывая своего огорчения, сказал:

— Ну что, домму[37], будем прощаться… А жаль… Надеялся повоевать вместе. Опять не пришлось. Так куда вы все-таки нацелились?

Денук ответил не сразу и нехотя:

— Слышал, что и в Маньчжурии действуют корейские партизаны[38]. Вот туда, пожалуй, и двинем.

— Какого черта от нас-то бежите? — попытался остановить их Бонсек. — Объясните же наконец: в чем дело?

— А что объяснять? — проворчал Денук. — Воробью ясно, что нельзя покидать гнездо, если над ним парит коршун.

Ему поддакнул сидящий рядом мужчина в тюбетейке:

— Чужим соком не вскормишь дерево, ежели отсохнут корни.

Уловив смысл иронии, Бонсек живо ответил:

— Стало быть, вы предпочли лечить дерево? Вы знаете секрет оживления омертвевших корней? Не заклинанием ли в тюремной камере под звон цепей? Знакомая картина! Нет уж, хватит заниматься идолопоклонством. Чудес не бывает, а потому не надо себя тешить иллюзией, что можно осилить своими руками две армии, девять дивизий, не включая сюда всю жандармскую и полицейскую ораву. Нет спору — сотни патриотов вновь вольются в ряды повстанцев, но опять поплатятся жизнями. И только.

— На то она и борьба, — спокойно сказал Денук. — А борьба без жертв не обходится.

— Зачем же приносить жертвы без всякого на то смысла? — вмешался в начавшийся спор Ир: — Нет, друзья мои, мы должны объединиться с русскими, объединиться с борющимся пролетариатом. Вот тогда-то, уверяю, будет кое-кому неуютно и у нас в Корее. Нет, я вас не агитирую. Совесть честного борца подскажет каждому, как ему поступить.

— А ты на совесть не дави, — сказал Денук. — Останемся мы здесь не с бабами ласкаться. И понятие мое такое: мой враг — император. У них — царь. Он не влез мою фанзу грабить. И мне он ни к чему. С ним пусть сами русские решают. У нас и своих забот по горло. А смертью не устрашай, она везде одинакова — что там, что здесь.

— Всякой птахе свое гнездо дорого, — прогундосил мужчина в тюбетейке.

В разговор вмешался и Мансик:

— Успех русских, понятно, положительно скажется и на нашей борьбе. Возможно, что и судьба Кореи во многом будет зависеть именно от их победы. Но ведь это длинная история.

— Историю делают люди, — сказал Ир. — Свободная Корея нужна не только нам, но, в первую очередь, — нашим потомкам. Так что другого пути, кроме российского, я не вижу.

— Зато вижу я, — сказал Денук. — Русским революцию на папсане не преподнесли. Сами поднялись, сами свернули царю шею. А мы что — от дурной матери дети? Без башки, без желчи, без жил? Или охоты большой нет?

— Мы еще не созрели для такой революции, — ответил Ир.

— Как это — не созрели? — с возмущением протянул мужчина в тюбетейке. — Значит, там настоящие борцы, а мы, значит, так себе? Мальки, розовые медузы? А ты, ученый человек, пойди к людям да уверься, много ли таких, кто не возьмет из твоих рук винтовку. Пойди, а только наперед скажу — не сыщешь ты их. Разве что среди янбаней сыщутся.

Ир сдерживался, стараясь отыскать слова, которые дошли бы до этих людей.

— Поймите, одной ненавистью революцию не сделаешь, — сказал он решительно. — Нужна теоретическая подготовленность, нужен сильный рабочий класс, а у нас он слаб. У нас нет еще опыта в классовых боях. И, наконец, не обойтись без вооружения, без народной армии, — только имея все это, можно надеяться на успех. Вот и подумайте теперь: насколько мы готовы к самостоятельной борьбе?

— Но русские разве дадут нам оружие и людей? — спросил мужчина с проседью в шевелюре. — Какая им от этого польза?

— Вот и я говорю, что печаль вдовы понятна лишь вдове, — вставил Денук.

— А вами что двигало, когда вы шли спасать узников? — спросил Ир. — Кто они вам, эти узники? Отцы? Сыновья? Братья?

— Они корейцы, — подметил человек в тюбетейке.

— Но помимо национальной солидарности есть еще и классовая солидарность, — сказал Ир. — А это означает братство и единение всех угнетенных народов. Без этого трудно, нельзя жить простым людям. Поэтому и призываю быть рядом с русскими в суровое для них время. Ведь говорят в народе: ожидая добрых гостей — сам наведайся к ним.

— В народе говорят и другое, — вновь подал голос Денук. — Погнавшись за диким кабаном, потеряешь домашнюю свинью. Не нужно искать спасения за чужой спиной. И запомните — ненависть сильна лишь тогда, когда ущемлены твои личные интересы.

— Вот и выходит, что проголодавшемуся тигру не страшен и сам начальник уезда! — выпалил Бонсек.

Кто-то засмеялся. Все оживились. Сквозь шум послышался звонкий выкрик:

— Не раскусив ореха, не узнаешь его вкуса! Пусть попробует, может, пронесет!