Юсэк повернулся к Эсуги. Она тоже с волнением глядела туда, за горизонт, и ему было досадно, что она верит и надеется обрести счастье на этой русской земле. А его, Юсэка, мечта уже затухла, как брошенный в лужу окурок.

Заметив стоящего в стороне Юсэка, Бонсек подошел к нему:

— Что это ты опять раскис? Небось отца вспомнил?

— Чему радоваться? Там, в России, нас и убить могут, — сказал Юсэк уныло и тихо, боясь, что его услышит Эсуги.

— Могут. Все будет зависеть от того, как ты поведешь себя, — сказал Бонсек. — Ведь говорят: смелого пуля боится. Ты разве забыл, что герой умирает один раз, а трус — всю жизнь?

— Как это — всю жизнь?

— Очень просто. Вот, скажем, у тебя есть золото. Много его подвалило! Тебе станет страшно?

— Не знаю.

— Обязательно задрожишь. И не потому, что за него тебе могут отделить голову от туловища. — Бонсек провел рукой по его шее, и Юсэк невольно вздрогнул, втянул голову в плечи. — Будет жутко от понимания того, что может натворить этот металл. Он превращает человека в раба, раба в солдата, железо в пушки. И гибнут, гибнут люди за новое богатство. Верно?

— Допустим, — недоверчиво кивнул Юсэк.

— А тот, кто посеял смерть, ты думаешь, будет спокойно здравствовать? Навряд ли. Его станут преследовать кошмары, будут мерещиться окровавленные трупы. Крики и стоны начнут мучить его во сне. Вот и получается, что умирает он всю жизнь, как тот маклер, которому ты завидуешь.

Уж если б подвалило Юсэку такое счастье, вряд ли пустил бы он это богатство на то, чтобы превращать людей в солдат, железо в пушки. Война ему не нужна. Он мечтал о спокойной, счастливой жизни с Эсуги.

— Мы еще в Корею вернемся, — сказал Бонсек, желая как-то ободрить Юсэка, — Так что держись, браток. Русские — народ крепкий, смелый — помогут и нам разделаться с врагами. Встретимся тогда и с твоим маклером, и с моим Санчиром. Крепись. Еще увидишь своего отца, а я — омони. А если все мы захандрим — ничего не получится. Ты меня понял, конечно?

Юсэк только искоса глянул на него.

— А сейчас вставай, пойдем в деревню, может, раздобудем поесть, — сказал Бонсек, помогая юноше подняться.

Они подошли к Иру, чтобы сообщить о своем намерении. Тот попросил их соблюдать предельную осторожность, поскольку на границе могли быть патрули.

Местность оказалась не такой уж голой. На дне мелких оврагов, которыми была изрезана почти вся долина, росли вьющиеся кусты дикого винограда, и идти через них было трудно. Да и карабкаться по оврагам было тоже нелегко. Но вот появились неширокие полосы возделанных пашен. На них ничего не росло, только изредка по краям стояли шалаши и покачивались на ветру обветшалые чучела из соломы. По всему было видно, что деревень вблизи нет. Бонсек часто останавливался, чтобы прислушаться. Рядом с ним Юсэку не было страшно, напротив, радостно от мысли, как обрадуется Эсуги, узнав, что он выполнил задание.

— Ты уверен, что здесь нам помогут? — спросил он, едва поспевая за Бонсеком.

— Бедняк бедняку не откажет, — сказал Бонсек. — А еще многое зависит от того, как подойти к человеку.

— А как это сделать? — спросил Юсэк. — С поклоном, что ли?

— Может быть, и так. Не набрасываться же на него с ходу: дай, мол, жратвы. Этак любого добряка можно обидеть, и он попрет из фанзы.

Юсэк улыбнулся, вспомнив, как он заискивал перед тетушкой Синай, чтобы получить от нее чашку ухи. За пашнями путь им преградил пологий холм. Справа от них смутно проглядывал лес, откуда доносился лай собак. Теперь Бонсек и Юсэк шли осторожно. Вскоре показались тусклые огоньки. Подойдя к крайней фанзе, огороженной глинобитной стеной, они остановились.

— Ты побудь здесь, а я проверю фанзу, — сказал Бонсек.

— Ага, — согласился Юсэк, хотя оставаться одному было боязно.

Войдя во дворик, Бонсек подошел к крохотному окошечку, заглянул в него и постучался в стекло. У Юсэка от волнения учащенно забилось сердце, и ему вдруг показалось, что кто-то дышит за его спиной. Он бросился в сторону, но, увидев вышедшего из фанзы мужчину, успокоился. Тот громко о чем-то спросил по-китайски. Услышав в ответ корейскую речь, обрадовался:

— Вы кореец?

— Да, — сказал Бонсек.

— Откуда вы? — спросил мужчина, разглядывая пришельца.

— Издалека.

Мужчина еще раз окинул взором Бонсека, затем пригласил его в фанзу.

Это была типичная корейская фанза с ондолем и низкой печью, врытой наполовину в земляной пол. На нем покоился массивный и почерневший от копоти котел. На узком подоконнике дымилась лампа, едва освещая сидящую на ондоле женщину и детей, присмиревших при виде незнакомца. Пахло соей, которая сушилась на полках возле печи.

— Так откуда вы? — снова спросил хозяин.

— Из северной провинции Пхёпан, — ответил Бонсек.

— И куда же путь держите?

— В Россию.

Мужчина многозначительно покачал головой:

— Стало быть, и вы туда же. На ту сторону бегут многие. Только вот удача сопутствует далеко не всем.

— Отчего же?

— А вы, поди, не слышали, что там творится?

— Что же? — спросил Бонсек, желая узнать от него хоть что-то новое.

— Ведь и я тоже шел в Россию, да как узнал про тамошнюю войну, так и прирос здесь. Теперь куда с этими спиногрызами? — Он кивнул на малыша, привязанного за спиной женщины. — Был один, а теперь трое, и все мальчики. Земля бы так рожала рис, как мать этих детей.

Бонсек улыбнулся, поглядев на смутившуюся женщину.

— Ну и как здесь? — спросил он.

— Жить можно. Между оврагами чумизу да овощи растим. А небо здешнее на дожди щедро.

— А японцы сюда не наведываются?

— Очень редко. Придут, пошарят в фанзах и умотаются. А вот от хунхузов[40] нет покоя.

— Вам-то что их бояться? Чем они тут могут поживиться?

— Э-э, брат, не гляди, что фанзы трухлявые. Народ здесь денежный. Поди, слыхал про опиум? Овраги самое место растить маки: и от глаз скрыты, и от ветров защищены.

— А потом куда его?

— В Китай, конечно. Там платят, не скупясь.

— Вы тоже этим занимаетесь?

— Я — нет.

— Почему? Ведь хорошо платят?

— Мало ли за что хорошо платят. Не велика радость получать деньги за яд! Люди и без того одурели от этой жизни.

Осторожно приоткрыв дверь, Юсэк заглянул в фанзу и, увидев Бонсека, с обидой сказал:

— Дождь пошел. И ветер дует холодный…

— Проходи, Юсэк, я тут земляка встретил.

Робко переступив порог, Юсэк с укором покосился на Бонсека.

— Хорошо, конечно, в тепле сидеть, а каково им — в холоде да в голоде, — проворчал он.

— Да не шуми ты, — одернул его Бонсек, поднимаясь. — Сейчас пойдем.

— Ну как же это вы уйдете, не выпив даже по чашке чая? — всполошился хозяин фанзы. — Ужин уже на папсане, садитесь к нему.

— Понимаете, мы очень торопимся, — опередив Бонсека, сказал Юсэк. — Но чтобы вас не обидеть, мы возьмем этот ужин с собой… Можно?

— Разве так годится, — протянул Бонсек, готовый от позора провалиться сквозь землю. — Не стыдно тебе говорить такое?

— Стыдно, конечно, но от стыда еще никто не умирал, а вот от голода сколько хочешь. Раз он наш земляк — поймет, не осудит.

— Верно, верно, — закивал головой мужчина. — Жена сейчас все уладит.

— Спасибо, — поклонился Юсэк и поглядел на Бонсека, а тот, очевидно желая как-то сгладить неловкость, спросил:

— А далеко отсюда граница?

— По такой погоде и за три дня не доберетесь. Видите, как льет. Боюсь, что вы не пройдете через наши овраги. Их скоро затопит, так что советую переждать.

— Нет, нет, — перебил его Юсэк, хватаясь за ручку двери, будто его собирались удержать здесь силой. — Там наши… Там девушка… Она в одном платье… Она больна…

— А далеко они? — спросил мужчина, заметив испуг в глазах юноши.

— Возле ближней сопки, за оврагами, — ответил Бонсек.

— Что же вы вместе не пришли? — сказал хозяин фанзы и, не мешкая, сорвал с гвоздя брезентовую куртку. — Идемте. А ты, жена, согрей ондоль да приготовь поесть что-нибудь горячего.