Соня опять вздохнула. На этот раз украдкой. Маменька села на своего любимого конька: родовитость, аристократия. Поскольку о достатке того или иного обсуждаемого княгиня из чувства справедливости старалась не говорить, то поминала его происхождение. Как говорится, за неимением гербовой бумаги пишут на простой.

Говорить о достатке Мария Владиславна остерегалась также из боязни накликать на семью ещё большую бедность. Несмотря на крайне экономное ведение хозяйства, ей неоднократно приходилось занимать деньги у своих более удачливых и обеспеченных подруг.

Другая делала бы эти самые долги и спала спокойно - никто из кредиторов с неё ничего не требовал, но княгиня была слишком честна и щепетильна, чтобы опуститься до такого, как она считала, позаимствованного у французов, способа существования. Русский человек не может жить одним днем. Порой она предпочитала занять деньги у кого-то другого, но долг предыдущий возвратить в срок. Среди подруг она считалась человеком слова и этой характеристикой весьма дорожила.

Одно Софью успокаивало: Мария Владиславна любила вздремнуть днем часок-другой. Вряд ли она изменит своей привычке и сегодня. А тогда наконец у княжны появится время, чтобы как следует разглядеть свою находку.

Сочувствие дочери, внимание, с которым она кивала речам матери в нужный момент, умилили княгиню. Зря она нападает на свою девочку, которой бог не дал ума. Не в том, что касаемо наук, а ума житейского, практического, благодаря которому умные девицы, порою, из небогатых семей, делают себе такие выгодные партии.

Сколько завидных женихов прошло через дом Астаховых! И всякий раз Мария Владиславна думала: вот, этот Соне непременно приглянется. Но нет, мимо её взора проходили и молодые, и богатые, - никто внимания глупой девицы не привлек...

Наконец посреди мысленного сетований княгини на неудавшуюся жизнь, она вдруг широко зевнула, перекрестила рот и кряхтя поднялась из кресла в комнате дочери.

- Пойду, пожалуй, прилягу. Притомилась, - как обычно заметила она.

- Конечно, маменька, отдохните.

Соня поспешно отвела взгляд, чтобы мать не увидела в её глазах нетерпения. Дождалась, пока не затихнут за дверью шаги княгини, и опять вытащила свой сверток.

Книга по-прежнему была серой от пыли, и Соня поняла, что прежде, чем её читать, надо вытереть находку влажной тряпкой - благо, переплет кожаный, ничего с ним не сделается. А листы осторожно встряхнуть, ежели они не слишком ветхие, и не рассыплются прямо в руках. Ведь книга пролежала в неприкосновенности... она задумалась, подсчитывая - никак не менее шестидесяти одного года!

Однако, как проделать все это, не выходя в кухню? Соня опять завернула сверток и прикрыла его другими книгами, которые лежали на столике подле кровати. Уходить не хотелось. Отчего-то княжне казалось, что стоит ей лишь выйти за дверь, как найденная книга исчезнет. Ее окутывал флер таинственности и потому как бы держал на особицу от мира реальных вещей. Сердце Сони начинало учащенно биться, едва она притрагивалась к книге.

Но выходить из комнаты все же пришлось, и княжна таки нос к носу столкнулась с Агриппиной.

- Ой, княжна, а я к вам! - как всегда с восклицания начала она. - В гостиной баронесса Толстая дожидаются. Приказали доложить о себе...

- Приказали! Как баронесса может приказывать чужой горничной?

Это Соня давала выход своему раздражению: чего бы баронессе церемониться с Агриппиной? Но нет, каково! все словно сговорились отвлекать Соню от её дела.

- А вот так, - Агриппина выпятила грудь и приподнялась на носки, баронесса женщина высокая и дородная. - Доложи, говорит, Софье Николаевне, что я её жду!

Горничная выпучила глаза, видимо, изображая свирепость гостьи, и надула щеки. Потом она приняла обычный дерзкий вид и вроде задумчиво проговорила:

- А как, скажите на милость, я доложу, ежели княгиня спят и будить не велели?

- До чего же ты глупа, Агафья! А ещё хочешь, чтобы тебя Агриппиной называли. Да знаешь ли ты, что Агриппина в переводе с греческого... постой, а что же означает твое имя? - Софья помедлила, складывая вместе значения слов и, не выдержав, прыснула. - Схватить за ногу!.. Так вот, раз баронесса меня спрашивает, то надо меня звать, а не маменьке докладывать.

- Мария Владиславна наказали - докладывать обо всем, - строго сказала Агриппина, все же обиженная несправедливым переводом своего нового красивого имени. - А вы, княжна, к слову сказать, опять в пыли. И где вы только её находите! Я хоть и глупая, а думаю, вам в таком виде к баронессе не след выходить.

- Не след! - передразнила горничную Соня и пошла в ванную комнату приводить себя в порядок.

Надо будет посмотреть, не осталось ли пыльных следов под полкой, где она выходила из комнаты деда. А то любопытная горничная непременно сунет туда свой нос. Она приоткрыла дверь и крикнула Агриппине:

- Баронессе наливки подай... Или чего ещё она там попросит.

Баронесса Татьяна Михайловна Толстая сидела в кресле так грациозно, так царственно небрежно, так изящно обмахивалась веером, что её вполне можно было представить сидящей на троне.

Соня остановилась в дверях, невольно залюбовавшись зрелой красотой гостьи. "Сколько же ей лет?" - вдруг подумала она. Баронесса помнилась ей такой ещё в Сонины пять лет, когда приезжала в гости к маменьке. "На вид не более тридцати, но если я помню её в одной поре не меньше двадцати лет... Ежели бы не перчатки, которые она не снимает, и не платья с закрытым воротом, можно было бы подумать, что красота Толстой неувядаема..."

Гостья пила наливку.

- Хороша! - причмокнула она, опрокидывая очередную рюмочку: голос её не по-молодому дребезжал, а подбородок, когда она закинула голову, оказался весьма дряблым. - Мария Владиславна сама готовила или кухарка?

- Напитки у нас маменька изготавливает, - пояснила Соня, - у неё рецепты ещё от бабушки.

"Пожалуй, не тридцать, а все сорок будет. Вот ежели б не подбородок.., - подумала Соня и села в кресло напротив гостьи. - Наверное, поэтому злые языки зовут её "вечной Татьяной". Следы времени заметны не на её лице, а на всем остальном теле. Что ж, каждый старится по-своему".