Я взглянула на Капустина. Он сидел, уставившись в парту, не поднимая головы.

— Ну, что же ты замолчала? — так же ласково спросила Марья Степановна.

«Скажу — два года, — с надеждой подумала я. — Потом, — скажу, — всех ядом отравили, вся орда за одну ночь полегла, даже трупов не осталось».

— Двести сорок лет длилось это проклятое иго.

— Садись, Веткина, отлично!

— У Мамая было двадцать сыновей и все неучи! — с отчаянием крикнула я. Все засмеялись.

— О сыновьях поговорим на следующих уроках, — пошутила Марья Степановна и поставила мне в дневник жирную пятерку.

Марья Степановна сияла, директор Василий Петрович сиял, весь класс сиял. Не сиял один Капустин. Он был грустный и одинокий. Мне тоже было грустно.

Я села за парту. Урок продолжался. И тут через плечо мне перелетела записка. Я сразу поняла, что это от Капустина, и развернула ее с волнением.

Крупным почерком было написано: «Ты в глубине души отличница. Прощай навеки. Твой бывший друг Капустин».

Сестра Дуся влюбилась. Я догадалась об этом по ее впалым щекам и лихорадочно горящему взору.

В кого она могла влюбиться? Я вспоминала всех мальчишек из нашего двора, из соседнего, из Дусиного 9 «А» класса. Влюбиться было не в кого. Но все-таки Дуся в кого-то влюбилась. Не в Кольку же Горохова?.. Что-то часто стала бегать к нему домой, на пятый этаж. Говорит, что подтягивает его по геометрии. Класс поручил. Неужели, выполняя общественное поручение, она в него влюбилась? Он же рыжий!

Три дня я думала об этом. Даже мама заметила, что думаю. Говорит:

— Что-то ты все думаешь, думаешь. Уж не случилось ли чего?

Я промолчала. Старая история: что бы ни произошло с Дусей, всегда подозревают меня. Дуся заболеет — мне температуру измеряют, таблетки дают; перегреется на солнце — меня в тени держат; проспит утром — мне вечером кино не разрешают смотреть («Разве ты забыла, что Дуся сегодня проспала?»). И так всю жизнь. Просто, видимо, решили, что с Дусей никогда ничего не может случиться. Дуся чуть ли не с пеленок сама себя закаляла, воспитывала, обучала. «Какая самостоятельная девочка Дуся», — говорили все старухи в нашем дворе.

Про меня никто и никогда так не говорил. Все считали, что со мной непременно должно что-нибудь случиться. Я уже привыкла к этому.

Вот поэтому я ничего не ответила маме, когда она спросила: «Что-то ты все думаешь, думаешь. Уж не случилось ли чего?»

Но после этого я стала еще больше думать, изо всех сил думала — морщила лоб, молчала. Мне хотелось, чтобы сестра Дуся тоже заметила, что я думаю, и чтоб спросила:

«Что ты все время думаешь, думаешь? Уж не влюбилась ли?»

На это я бы ей ответила:

«Сама ты влюбилась!»

Но сестра Дуся ни о чем меня не спрашивала.

Однажды она стояла на балконе и смотрела неизвестно куда, улыбаясь. Лицо у нее было счастливое и глупое. Я подумала: до чего же у моей сестры Дуси глупое лицо. Даже стыдно иметь сестру с таким глупым лицом.

Я подглядывала за Дусей из окна. Она заметила, что я на нее смотрю, и лицо ее сразу стало умным. «Странно, — подумала я, — очень странно».

Я подошла к Дусе, проницательно посмотрела на нее и тихо спросила:

— Кто он?

Своим прямым вопросом я привела ее в замешательство.

— Колька Горохов? — шепотом спросила я.

— Да, — ответила Дуся, смертельно побледнев.

— Но он же рыжий! — воскликнула я.

— Да, — покорно сказала Дуся.

— Тебе нравятся рыжие?

— Нравятся.

— И давно?

— С третьего класса. У нас был рыжий Витька Соснин, это была моя первая любовь.

Значит, у Дуси уже вторая любовь! И я ничего не знала, даже не подозревала, что у нее была первая любовь.

— Где же он сейчас — рыжий Витька Соснин? Умер?

— Почему это умер? — обиделась Дуся. — Он уехал в другой город. В прошлом году открытку прислал к Восьмому марта.

Рыжий Витька Соснин прислал открытку моей сестре Дусе! И об этом я ничего не знала. Я даже не знала, что ей нравятся рыжие.

— Значит, ты любишь Кольку Горохова… — грустно сказала я.

— Да, — ответила Дуся.

За что она его любила? Только за то, что он рыжий? Он совсем не походил на известных героев. К тому же она его подтягивала.

— Дуся, — сказала я, — разве можно любить мужчину, которого подтягиваешь?

— Можно.

— И ты всю жизнь будешь его любить и подтягивать?

Дуся задумалась.

— Рано тебе еще о любви рассуждать, — строго сказала она.

— Почему рано? Я сама любила. Кошкина. Я его любила за смелость, он меня — за душевную чуткость. Он тоже уехал в другой город, но ни разу не послал мне открытку к Восьмому марта.

Сестра Дуся задумчиво посмотрела куда-то мимо меня. Я поняла, что ей все равно, любила я Кошкина или нет. Рыжий Колька Горохов стал для нее важнее сестры и всех родственников.

Я почувствовала себя одиноко. Ну и пусть сестра Дуся любит своего Горохова, пусть…

Потом она выйдет за Кольку замуж, и у них будет пятеро детей и все рыжие. И Дуся совсем забудет меня. Я тяжело вздохнула. А вдруг Дуся не выйдет замуж за Кольку Горохова? Я же не узнала самого главного: любит ли Колька Горохов Дусю. Может, у нее несчастная любовь, и она страдает. А я покинула ее в эту минуту.

— Дуся, — говорю я, — а любит тебя твой Колька Горохов?

Дуся ничего не ответила. «Замкнулась в себе», — говорит в таких случаях мама.

«Наверно, не любит ее Колька Горохов», — с грустью подумала я.

Дуся вырвала из тетради листок бумаги, села за стол, взяла ручку и задумалась. И опять лицо у нее стало глупое.

«Наверно, любит ее Колька Горохов, — подумала я. — Что она, интересно, собирается писать с таким глупым лицом? Может быть, любовное письмо? — Я даже привстала на цыпочки и вытянула шею. — Неужели они переписываются? У нас во дворе есть дуб. Наверно, в дупло они прячут письма. А на рассвете, когда все спят, Колька Горохов, накинув плащ, крадется к дубу, чтоб взять письмо своей возлюбленной, моей сестры Дуси, и ветер треплет его рыжие волосы».

Наклонив голову, Дуся писала любовное письмо. Я следила за ней, затаив дыхание.

Она писала долго. Перечитала, сложила вчетверо.

— У меня к тебе просьба, — сказала Дуся и покраснела. — Передай вот это письмо Коле…

Мне доверяют любовное письмо! Ну конечно, я передам, я найду Горохова хоть на краю света! Но, значит, они не переписываются и не кладут письма в дупло дуба? И, значит, Дуся первая написала письмо Кольке Горохову? Она объяснилась в любви!

— Дуся, — сказала я, — не переживай. Я сегодня же найду Кольку.

Кольку искать было легко. Не надо было идти даже в соседний двор или в соседний подъезд. Колька жил над нами, на пятом этаже.

Я вышла на лестничную площадку, села на подоконник и сделала вид, что читаю.

— Что это ты читаешь? — спрашивали все, кто проходил мимо.

— Про кроликов, — говорю, — и про их развитие.

Каждый останавливался, вначале удивленно смотрел на меня, а потом заглядывал на обложку.

— Гм… И правда, про кроликов. Ты что — кроликов собираешься разводить?

— Собираюсь, — говорю, — собираюсь.

И чего спрашивают, и чего останавливаются — будто на самом деле интересно. А на самом деле едва ли интересно. Ведь все равно, что я отвечу, никто и не ждет правды. Вот идешь, например, по улице, обязательно кто-нибудь встретится и спросит: «Куда пошла?» Я обычно отвечаю: «К бабушке». Говорят: «А-а!» А бабушки у меня и нет.

И тут: не буду же я объяснять, что сестра Дуся написала любовное письмо рыжему Кольке Горохову и я должна его передать. А для этого я взяла из книжного шкафа первую попавшуюся книгу, села на подоконник и делаю вид, что читаю, а на самом деле жду Кольку Горохова.

— Собираемся, — говорю, — всей семьей кроликов разводить. Уже семь штук купили, под кроватью живут.