— А чем занимается Петер Батори?

— Он инженер, но до сего времени не нашёл места. О, им обоим живётся нелегко.

— Нелегко… — повторил доктор Антекирт. — А разве госпожа Батори не располагает средствами?…

Он умолк. Старик опустил голову, и грудь его содрогнулась от рыданий.

— Господин доктор, я больше ничего не могу вам сказать, — проговорил он наконец. — Во время встречи, о которой просит госпожа Батори, вы узнаете всё, что вам следует знать.

Доктору пришлось призвать на помощь все своё самообладание, чтобы скрыть, до какой степени он потрясён.

— Где живёт госпожа Батори? — спросил он.

— В Рагузе, в районе Страдона, на улице Маринелла, дом номер семнадцать.

— Может она меня принять завтра от часа до двух?

— Может, господин доктор, и я сам доложу ей о вас.

— Передайте госпоже Батори, что в назначенный день и час я буду у неё.

— Благодарю вас от её имени! — сказал старик.

Потом, после некоторого колебания, он добавил:

— Не думайте, пожалуйста, что она собирается просить вас о чём-то…

— А если бы и так? — живо возразил доктор.

— Она ни о чём не будет просить, — ответил Борик.

И, почтительно поклонившись, он побрёл по дороге, ведущей из Гравозы в Рагузу.

Видно было, что последние слова старого слуги несколько озадачили доктора Антекирта. Он долго простоял на месте, глядя вслед удаляющемуся Борику. Вернувшись на яхту, он отпустил Пескада и Матифу погулять. Потом заперся у себя в каюте и весь остаток дня провёл в уединении.

Пескад и Матифу, ставшие теперь настоящими рантье, решили как следует воспользоваться полученным отпуском. Они даже позволили себе роскошь заглянуть в ярмарочные балаганы. Утверждать, что ловкого клоуна не подмывало утереть нос иному незадачливому эквилибристу или что могучему великану не хотелось принять участие в схватках силачей, — значило бы погрешить против истины. Но оба хорошо помнили, что они имеют честь принадлежать к экипажу «Саварены». Поэтому они не выходили из роли простых зрителей и не скупились на рукоплескания, когда номер им нравился.

На другой день доктор около полудня приказал доставить себя на берег. Он отослал шлюпку обратно, а сам пошёл по дороге, соединяющей Гравозу с Рагузой, — по прекрасной дороге, осенённой тенистыми деревьями и обрамлённой виллами, которые уступами расположены по обеим её сторонам.

Дорога была ещё почти безлюдна, потому что оживляется она позже, когда появляются многочисленные экипажи и толпы гуляющих: кто прогуливается пешком, кто — верхом на лошади.

Размышляя о предстоящей встрече с госпожой Батори, доктор шёл по одной из боковых дорожек и вскоре добрался до Борго-Пилле — это каменный выступ, своего рода башня, примыкающая к Рагузской крепости. Ворота были растворены, и, миновав три пояса укреплений, можно было войти в самую крепость.

Страдон — великолепный проспект, выложенный каменными плитами и идущий от Борго-Пилле до предместья Плоссе, то есть через весь город. Он начинается у подножья холма, на котором расположено амфитеатром множество домиков. В конце этой улицы высится старинный дворец дожей — величественное сооружение XV века, с внутренним двором, портиком в стиле эпохи Возрождения и сводчатыми окнами, стройные колонки которых напоминают о цветущей поре тосканской архитектуры.

Доктору не пришлось дойти до этой площади. Улица Маринелла, названная ему накануне Бориком, начинается приблизительно в середине Страдона и тянется влево от него. Шаги доктора слегка замедлились, когда он бросил беглый взгляд на гранитный особняк, богатый фасад которого, с флигелями по бокам, возвышался с правой стороны улицы. Во дворе, через раскрытые ворота, виднелся барский экипаж с превосходной упряжкой; на козлах сидел кучер, а выездной лакей дожидался на крыльце, под изящным навесом.

Почти в тот же миг какой-то господин сел в экипаж, лошади понеслись через двор на улицу, и ворота захлопнулись.

Господин этот был не кто иной, как человек, подошедший три дня тому назад к доктору Антекирту на гравозской набережной, другими словами, бывший триестский банкир Силас Торонталь.

Желая избежать этой встречи, доктор поспешно отступил назад и продолжал путь лишь после того, как быстро мчавшийся экипаж исчез за углом Страдона.

«Оба в одном городе! — прошептал он. — Это вина случая, я тут ни при чём».

Как узки, круты, как плохо вымощены и убоги переулки, расположенные слева от Страдона! Представьте себе широкую реку, притоками которой служат только мутные ручьи, вливающиеся в неё лишь с одного берега. Чтобы глотнуть немного воздуха, домишки лезут тут один на другой. Они смотрят друг другу прямо в глаза, если только позволительно назвать глазами их невзрачные оконца. Домики эти громоздятся до самых вершин двух холмов, на которых расположены форты Минчетто и Сан-Лоренцо. Здесь не проехать ни одному экипажу. Правда, тут не видно горного потока (он появляется только в сильные ливни), всё же уличка представляет собою не что иное, как овраг, и чтобы сгладить её уступы и рытвины, пришлось прибегнуть ко множеству площадок и ступенек. Какая разница между этими скромными жилищами и роскошными особняками и зданиями Страдона!

Доктор дошёл до улицы Маринелла и стал подниматься по бесконечной лестнице, заменяющей тут мостовую. Ему пришлось пройти более шестидесяти ступенек, пока он не остановился возле дома № 17.

Дверь немедленно растворилась. Старый Борик поджидал доктора. Ни слова не говоря, он провёл его в бедно обставленную, но чистенькую гостиную.

Доктор сел. Он не обнаруживал ни малейшего волнения, даже когда госпожа Батори вышла и спросила:

— Доктор Антекирт?

— Да, сударыня, — ответил он, вставая.

— Я хотела избавить вас от необходимости идти так далеко и так высоко подниматься.

— Мне очень хотелось посетить вас, сударыня, и прошу верить, что я весь к вашим услугам.

— Доктор, я только вчера узнала о вашем прибытии в Гравозу, — продолжала госпожа Батори, — и немедленно же послала Борика, чтобы просить вас о встрече.

— Я готов выслушать вас, сударыня.

— Я пойду, — сказал старик слуга.

— Нет, останьтесь, Борик! — возразила госпожа Батори. — Вы единственный друг нашей семьи, и всё, что я хочу сказать доктору Антекирту, для вас не тайна.

Госпожа Батори села, доктор занял место возле неё, а старик продолжал стоять у окна.

Вдове профессора Иштвана Батори было в то время шестьдесят лет. Невзирая на возраст, она ещё держалась прямо, однако совершенно седые волосы, лицо, изборождённое морщинами, свидетельствовали о том, как упорно пришлось ей бороться с невзгодами и нищетой. Но чувствовалось, что она все так же энергична, как и в былые годы. Это была всё та же доблестная подруга, которой поверял свои сокровенные мысли человек, пожертвовавший карьерой ради великого дела, — словом, это была сообщница того, кто вместе с Матиасом Шандором и Ладиславом Затмаром возглавлял заговор.

— Сударь, раз вы доктор Антекирт, — сказала она взволнованным голосом, — значит, я многим обязана вам, и мой долг — рассказать вам о том, что произошло в Триесте пятнадцать лет тому назад…

— Сударыня, раз я доктор Антекирт, избавьте себя от рассказа, который для вас слишком мучителен. Всё, что вы хотите мне сказать, мне известно. Больше того, раз я доктор Антекирт, мне известно, как вы жили после незабываемого дня тридцатого июня тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года.

— Скажите же, доктор, чем объясняется то участие, которое вы принимали в моей жизни? — продолжала госпожа Батори.

— Такое участие, сударыня, должен проявлять каждый порядочный человек ко вдове мадьяра, который не задумываясь поставил на карту свою жизнь ради независимости отечества!

— Вы знали профессора Иштвана Батори? — спросила вдова дрогнувшим голосом.

— Знал, сударыня, любил и чту всех, кто носит его имя.

— Вы из той же страны, за которую он пролил свою кровь?

— Я ниоткуда, сударыня.

— Кто же вы в таком случае?