Что тут скажешь? Надо признаться, я — клубный завсегдатай.

Квартира заставлена викторианской мебелью из золоченого дуба с волнистым рисунком. Стенные полки прогнулись под тяжестью аккуратно расставленных вещиц, накопившихся за долгие годы, любая горизонтальная поверхность комодов, секретера, столиков на ножках с копытцами и шарами загружена.

Наконец выяснилось, куда войдут часы: прямо над розовым горшком для цветов той же самой фирмы «Шму», в который еще ничего не посажено. Только собрался искать молоток, как опять зазвонил телефон. «Папа, дай мне, пожалуйста, передохнуть».

Однако звонил не отец.

— Джек, это Джиа. Ты дома?

Голос странный... Он схватил трубку:

— Для тебя всегда. В чем дело?

— Сажусь в такси. Просто хотела проверить, на месте ли ты.

— Случилось что-нибудь?

— Приеду — расскажу.

Щелчок.

Джек медленно опустил трубку. Определенно взволнована. Интересно, что стряслось? Не с Вики, будем надеяться. Впрочем, тогда она бы сказала.

Ну, скоро выяснится. В это время дня не так трудно доехать из Западного Виллиджа до Верхнего Вестсайда. Независимо от причины, неожиданный визит Джиа — подарок.

Он принялся перебирать в памяти эпизоды бурных отношений, которые то прерывались, то возобновлялись. Вспомнил, как отчаянно убивался, решив, что все кончено бесповоротно, когда Джиа узнала, чем он зарабатывает на жизнь, — или подумала, будто узнала. Посчитала его каким-то наемным убийцей — максимально далеко от истины — и, даже увидев за реальным делом, даже когда он своими методами спас жизнь ее дочки Вики, все-таки не одобрила.

Спасибо, хоть вернулась. Неизвестно, что стало бы с Джеком без Джиа и Вики.

Вскоре послышались шаги на лестнице, ведущей к его квартире на третьем этаже. Он повернул рычаг, открывавший систему с четырьмя болтами, распахнул дверь.

Как обычно, увидев стоявшую на площадке Джиа, ощутил внутри приятное горячее содрогание. Короткие светлые волосы, идеальная кожа, голубые глаза — часами стоял и смотрел бы.

Только лицо в данный момент напряженное, всегда крепкое тело как-то ослабло, безупречная кожа пошла красными пятнами.

— Джиа, — начал Джек, морщась от боли в ее глазах, втаскивая ее в квартиру, — в чем дело?

Она бросилась к нему в объятия, захлебываясь потоком слов, рассказывая, как у больных СПИДом детишек украли рождественские игрушки. И, закончив, расплакалась.

— Ну-ну, — пробормотал он, покрепче ее стиснув. — Все будет в порядке.

Известно, что Джиа не часто выплескивает эмоции. Конечно, она итальянка, но уроженка Севера, в ее жилах, пожалуй, больше швейцарской крови. Чтобы вот так вот рыдать... надо действительно пережить нечто ужасное.

— Главное дело — полнейшее бессердечие, — всхлипывала она. — Кто мог такое сделать? И как ты можешь с таким чертовским спокойствием к этому относиться?

О-хо-хо.

— Вижу, тебе надо на чем-нибудь злость сорвать. Понимаю, ты сильно расстроена, Джиа, но я-то тут не виноват.

— Ох, знаю, знаю. Только... ты там никогда не бывал. Никогда не видел малышей. Никогда на руках не держал. Джек, у них нет ничего. Даже заботливых родителей, не говоря уж о будущем. Мы собирали игрушки, чтобы устроить им славное Рождество, великолепное Рождество — для многих последнее. А теперь...

Снова слезы.

Господи, какой ужас. Надо что-то сказать, что-то сделать, как-то успокоить ее.

— Знаешь, какие там были подарки? Я имею в виду, есть какой-нибудь список? Если есть, давай мне, я другие куплю...

Она отстранилась, пристально на него глядя.

— Мы их получили от благотворителей, Джек. Почти все подарки завернуты и готовы к раздаче. Покупать другие не надо. Надо эти вернуть. Ясно?

— Ясно... и не совсем.

— Надо найти подонков, которые это сделали, и проучить как следует... Чтоб это послужило примером... публичным примером. Понятно?

Он постарался спрятать усмешку.

— Кажется, понятно. Ты хочешь, чтоб следующий подонок, которому подобная мысль взбредет в голову, дважды, а то и трижды подумал, прежде чем браться за дело.

— Вот именно. Вот именно.

— И кто же конкретно, — с преувеличенной наивностью, по-прежнему сдерживая улыбку, продолжал Джек, — по-твоему, должен его проучить?

— Тебе прекрасно известно кто, черт побери, — отрезала она, пригвоздив его взглядом.

— Неужели же я? — Он наконец позволил себе усмехнуться. — А я думал, ты этого не одобряешь.

— Не одобряю. И никогда не одобрю. Но в этот единственный раз...

— Как-нибудь переживешь.

— Да. — Она отвернулась, скрестив на груди руки. — Один-единственный раз переживу.

И побрела по гостиной, бесцельно проводя пальцами по золоченому дубовому комоду, по секретеру с откидной крышкой, где хранился компьютер...

— Слушай, Джиа...

— Ох, только не надо, пожалуйста, — махнула она рукой. — Я догадываюсь, что ты хочешь сказать. Пожалуйста, не упрекай меня ни в какой нравственной или психологической непоследовательности, если я не выхожу за тебя замуж в связи с твоей деятельностью, а потом являюсь с проблемой, которую, видимо, можно решить лишь твоей тактикой. Я целое утро голову ломала, думала, стоит ли тебе даже рассказывать. Уже в такси была готова попросить шофера свернуть на Пятьдесят девятую и позабыть обо всем...

— Замечательно, — буркнул обиженный Джек. — Просто даже оскорбительно. С каких это пор ты не позволяешь себе обращаться ко мне с чем угодно?

Она остановилась, взглянула на него:

— Ты все очень хорошо понимаешь. Сколько раз я говорила с тобой про Наладчика Джека?

— Около миллиона. — Скорее около трех миллионов, да что значит пара миллионов между друзьями?

— Правильно. О том, что это опасно и глупо, опасно и жестоко, о том, что если ты останешься жив, то загремишь в тюрьму до конца своей жизни. Мое мнение ничуточки не изменилось. Поэтому можешь представить, как это дело на меня подействовало, если я прошу тебя его уладить.

— Ладно, — сдался он. — Больше не скажу ни слова.

— Сейчас, может быть, нет, а потом обязательно скажешь.

Джек поднял два расставленных пальца:

— Не скажу. Честное скаутское.