– А черти с рогатками? Они хотели меня жарить!

– А это все мираж, – вступила в разговор госпожа Останцони. – Ничего этого не существует для духа твоей категории.

– Я что, представляю собой что-то особенное?

– Ну, особенное не особенное. Пока ты представляешь собой почти что кучу и почти свежедымящегося дерьма, – сказал черный ангел.

– Я так это и знал!

– Не обижайте мальчика! Не переживайте, дорогой почтальон, дело поправимое, – сказала г. Останцони. – Мы тоже не всегда ангелами были. На это ей возразил муж: – Мой ангел, ты всегда была ангелом! И госпожа Останцони, не теряя времени даром, подключилась к различным важным энергетическим центрам почтальона. Через мгновение произошло чудо.

Он встал, перестал дымиться, приобрел вполне приличный вид и даже попробовал взлететь.

– Это немного рановато, – констатировал светлый ангел. – Итак, перед вами выбор – ад или рай, причем в раю монотонно, скучно, в аду весело, жарко, но мучительно. Вы попадете в подплан, где будете выполнять все те же, такие творческие, такие приносящие глубокое удовлетворение обязанности почтальона, коими вы наслаждались прошедшие 20 лет. Или вы возвращаетесь в свое физическое тело.

– И будете заниматься теми же обязанностями на протяжении следующих двадцати лет, – продолжил сам почтальон за господина Останцони. – Поистине замечательный выбор!

На что г. Останцони сказал: – Наш подопечный мне определенно начинает нравиться. И в огне не горит, и с чувством юмора все в порядке, а это хороший знак. Нет, все проще, мой дорогой самоубийца, трудолюбивый вспарыватель вен острыми предметами! Сейчас мы все четверо полетим в реанимацию, там мы вас впихнем в уже давно и порядком заагонизированную вашу, дорогой коллега-самоубийца, физическую оболочку. На слово «коллега» почтальон не обратил никакого внимания, и это даже и к лучшему!

– А смысл?! – жалобно простонал он.

– Смысл огромный! Вы будете продолжать вашу земную жизнь в качестве почтальона.

– Ну вот, опять почтальона! – взмолился почтальон.

– Ну, не только. Все вообще-то будет зависеть только от вас. По замыслу Предиктора, мы будем вас готовить на должность астрально-ментально-каузального корректора Америки. Но для этого вам придется поучиться.

– А по-другому нельзя? – спросил почтальон. – Я же неудачник и учился всегда плохо!

- Можно в подплан почтальоном! – угрожающе прорычал черный ангел: он не любил людей, не любящих учиться.

– Опять почтальоном! – снова простонал почтальон. – Я уже скоро возненавижу эту профессию! Я думал, что буду приносить людям радость, приносить им письма, а пишут люди все реже, и то все больше всякий бред. И вместо радости я разношу счета и заботы. А так хотелось делать добро!

– Благими пожеланиями выстлана дорога в ад, – философски заметила г.Останцони.

– Это ли не твоя новая удивительная возможность сделать себя и других счастливыми?! – со слезами на глазах произнес г. Останцони. Господин Фильман вышел из комы. Дыхание восстановилось, стало ровным, едва заметным. Температура тела спала и стала нормальной. Начавшееся воспаление легких ушло, как по мановению волшебной палочки. Появившиеся пролежни куда-то подевались сами собой.

Излишне говорить, что сие чудо произошло после того, как тонкие тела почтальона снова заняли свои привычные места в физическом теле господина Фильмана.

– Он открыл глаза! – удивилась дежурная медсестра реаниамационной палаты.

– А где ангелы?! – спросил он довольно-таки ровным и звучным голосом.

– Ангелы там, где им и положено быть! – находчиво ответила медсестра.

– Хорошо, – произнес почтальон и заснул крепким, здоровым сном.

Когда он проснулся, то вся реанимационная аппаратура была отключена. Он чувствовал себя еще не совсем хорошо, хотя сносным его состояние нельзя было назвать, оно было почти хорошее. Он лежал в чистой, по-осеннему пахнущей прелой листвой палате. Ему было бы хорошо и спокойно, если бы не легкая боль в груди и если бы его голова медленно и приятно не подкруживалась бы. Осень. Она, эта осень, навеяла на г. Фильмана воспоминания о далеком прошлом. А вспоминал он следующее.

Дело было прекрасным, не по-осеннему теплым днем. Он сидел в городском парке. И тут мимо него прошла она. Она как бы нехотя удалялась, держа в руках какой-то некрасивый букетик осенних полевых цветов, и было в ее походке, в ее фигуре, в ее букетике что-то щемящее, нежно-трагическое. Он вдруг в секунды осознал, что это от него уходит, уплывает его первая и, может быть, даже последняя любовь. И он бросился за ней, пухлый, неуклюжий, в помятых брюках и стоптанных ботинках, еще в принципе мальчик, молодой почтовый служащий, не смевший еще минуту назад представить такого решительного с его стороны поступка. За те несколько десятков метров, что он ее догонял, казалось, у него вспотело все, очки съехали набок, потому что взмокшей рукой он вытирал изрядно мокрый от напряжения лоб.

– Ну, куда же вы, куда? – сказал он ей прерывающимся голосом. – Вы должны поговорить со мной. Не уходите, пожалуйста!

– Я вам не назначала свидания, – сказала она смущенно, останавливаясь и переминаясь с ноги на ногу. Она чувствовала себя примерно так же, как и почтальон. Платье ее было давно и безнадежно застирано (когда-то оно было ярко-желтое, с синими цветами), туфли стоптаны.

Ее длинные рыжие волосы удивительно гармонировали с ее платьем. Цветы она держала в руках как-то жалко и неуверенно.

– Будьте моей женой! – выпалил почтальон.

– Хорошо, – просто согласилась она.

Свадьба была скромной: родственники с ее стороны, родственники с его, пара друзей-однокашников с его стороны, пара некрасивых подруг с ее. Переехали они жить в маленькую двухкомнатную квартирку, снятую по случаю в дешевом районе. Она не работала, он служил почтальоном. Возвращался он каждый вечер усталый и голодный, и все время с чувством страха, что не найдет ее дома. В принципе он был добрым малым, но все время каким-то неуверенным, рассеянным. Им постоянно владело чувство страха, что он может сделать что-то не так, и это его качество отражалось и на его работе. Поэтому он часто задерживался допоздна, проверяя и перепроверяя свою работу. Коллеги относились к нему с чувством легкого превосходства. Да и как они еще могли относиться к подобному увальню? В делах любви он был не искушен, да и природа обделила его чувством интуитивного мужского знания, поэтому он попадал во множество неудобных, нелепых положений.

Она же поначалу благосклонно относилась к его милым неловкостям. Но со временем это ее как-то понемножку, потихоньку перестало устраивать. В жизни должен был быть праздник, а получались серые, спокойные будни, похожие, как серые мыши, друг на друга. И разница часто состояла лишь в том, что одна мышь была серее другой. Она родила ему двух мальчиков. Мальчики подросли, и она стала все чаще и чаще задумываться над своей и его жизнью. Но ведь хотелось, хотелось того, чтобы в жизни было место празднику! И вот однажды, когда она возвращалась домой от одной своей некрасивой подруги, возле нее затормозил автомобиль. Кстати, шла она почти в таком же застиранном платье и почти с таким же неприглядным букетиком цветов. Муж дарил ей цветы редко, и то все подобного неброского вида букеты. А ей так хотелось огромного букета роз!

Ей хотелось шикарного платья, драгоценностей, гоночного автомобиля, красавца, преданно заглядывающего в ее бездонные голубые глаза, хотелось ночей, полных любви и страсти, и чтобы это был не запланированный один раз в неделю акт любви по строго соблюдаемым нормам приличия. В общем, ей хотелось чуда, ей хотелось жизни. И он, владелец этого потрепанного, но мощного «Форда», показался ей той голубой мечтой. Возможно, она догадывалась, что это было не совсем так. Был он яростен, бескомпромиссен, немного глуп, но решителен, смел, пылок. Носил почти всегда кожаную одежду, за что она назвала его «мой Чингачгук», носил бороду и имел замусоленные волосы, отчаянно слушал тяжелый рок, немного покуривал травку и плевал на все и вся на свете. И она перебралась к нему. Он был полной противоположностью ее ручному почтальону. И, конечно, тоже далеко не принц. Но что-то новое он смог ей дать. Правда, цветы пропали вообще, появилась нескончаемая череда ящиков с пивом.