Пустыня вздымалась в фиолетовые небеса многочисленными барханами, над которыми медленно плыл ущербный полумесяц Деймоса. Белых кристаллических солончаков сейчас не было видно, а по красному песку, лениво подгоняемые ветром, катились шарообразные свистуны, оторванные вчерашней бурей от корневищ. За свистунами по барханам гонялись семилапки, фиолетово-черные от возбуждения и охотничьего азарта.

Мотонарты, идущие по пескам, оставляли за собой облака потревоженной пыли, которая медленно опускалась на поверхность планеты. Со стороны казалось, что по барханам идет пылевая буря. Взвихренный песок пугал семилапок, они торопливо зарывались в тяжелый красно-бурый грунт. По бегущим неровным бугоркам можно было определить, в какую сторону зверьки убегали, но людям было не до беглецов, мотонарты стремились к своей цели.

В лучах солнца блестели солончаки.

— Жаль, что ты будешь не первым, — сказал Тим Данн. — Какие-то существа найдены на Луне, некоторые даже доказывают, что эти существа разумны.

— У них одно, — возразил Цымбаларь, — у нас совсем другое. Там дело имеют с дикарями, а у нас признаки технологической цивилизации.

— Пока все сводится к предположениям.

— Прекрасно, — засмеялся Цымбаларь. — Однако у нас есть все возможности проверить эти предположения!

— Хорошо бы найти город! — помечтал Фокс Трентелл. — Честно говоря, возиться с морфотектонической картой Марса не так интересно. Да и сфера изучения слишком узка. Далеко мы пока не забирались, столько белых пятен остается. Амазония, Хриса, Утопия почти не исследованы, полюса до сих пор не посещены.

— Дойдет дело и до них, — пообещал Данн.

— Гарно, гарно, — вклинился в разговор Мыкола Свиристюк. — Тут таке епохальне вiкриття… Не кожному дано! Молодец, Олекса! Тремтиш, може, завтра чи послезавтра наука вщкриет нов! перспективи, i перед розумом вжриеться безодня! Що — хiба не так?

— Нет, мужики, — сказал Лежнев. — Лично я в эти контакты не верю. Раздражают меня розовые мечты, которые некоторые несознательные граждане системы связывают с инопланетянами. Вот, мол, найдем цивилизацию, чей научный и технический потенциалы больше земного, и… даешь большой скачок! Вы Кену спросите, чем китайцам такой скачок дался!

— А разве не так? — провокационно спросили сзади.

— Вот, предположим, — сказал пан Петлюра. — Предположим, что такой контакт состоялся. Поутихли первые восторги, послабее стали дружеские похлопывания ладонями и щупальцами. Первые удивления прошли: ах, у вас третий глаз на подбородке? Уши на затылке? В крови гемоглобин вместо хлорофилла? Поутихли изумления, что у землян нос между глаз, а не как у всех порядочных существ посредине темени шишкообразно выступает. Привыкли мы потихонечку друг к другу. И встанет наконец перед нами один вопрос: а что же дальше?

— Шишкообразный нос посредине темени, это да! — сказали сзади. — Это впечатляет!

Вокруг засмеялись. Нет, хорошо было лететь по наждачному песку чужой незнакомой планеты под черно-фиолетовым небом с пронзительными, почти никогда не гаснущими звездами в окружении друзей и товарищей навстречу загадке, чувствуя азарт и нетерпеливое ожидание, сжигающее душу.

— Моральная сторона всем ясна, — с жаром сказал Лежнев. — Как говорится, полное удовлетворение — правы ученые, зря мракобесы Джордано на костре в свое время спалили. Не одиноки мы во Вселенной! Ну хорошо. Заклеймили мракобесов позором. Дальше-то что?

— Знаниями обмениваться начнем, — сказал Фокс Трентелл. — Есть что предложить!

— Как же! — в тон ему отозвался Лежнев. — Например, опыт сравнительной анатомии. Инопланетный нос над теменем возвышается и морщится от незнакомой вони благоухающих роз. Ему, носу этому инопланетному, стократ прекраснее запах сернокислого аммония, слегка сдобренного сероводородом. А мы ему розы суем! Ладно, бог с ним, с носом! А вы видите в темноте? А почему у вас нет ресниц, а вместо них меховые щеточки? А у вас почему вместо костяного грудочного панциря в наличии разнокалиберные и ненадежно-хрупкие ребра? Ах, приспособления к природным условиям? Интересно… А дети у вас как рождаются: по любви или почкуетесь потихоньку? Вырастил втихомолку яйцеклетку, вынянчил ее в маточном кармане, шлепнул любимое чадо по юношеским лиловым ягодицам, и пускай гуляет, набирается жизненного опыта. А у вас не так? М-да… интересно!

— Эк тебя разобрало, — проворчал Данн. — Фантазия у тебя, дружочек. Только не пойму я, куда ты клонишь.

— А все к тому же! — воинственно сказал Лежнев. — Желательно нам с собратьями по разуму обсудить морально-этические проблемы. Только вот как их обсуждать? У нас, землян, главное — не вызреть раньше времени, волнуют нас вопросы воспитания и половой зрелости, кричим мы о культивации любви и уважения к противоположному полу, а заодно и к сожителям по родимой планете. А инопланетянину это неинтересно. Он своим детям и папа, и мама. Ему одно тревожно: вынянчиваешь яйцеклетку, так не кичись, не вывешивай ее на маточный карман, может, и не выйдет еще ничего, напрасно только обнадежишь общество преждевременными заверениями, а то ведь как — мальчика-то и не было, скисло разумное существо, растворилось в углекислотной среде.

Вот тебе и вся сравнительная этика. Это все равно что спорить с крокодилом о любви.

— А искусство? — жадно спросили сзади. — Ты про искусство скажи!

— А что искусство? Тычем мы этому инопланетянину в Данаю прекрасную, Пушкина цитируем, Моцарта и Бетховена на музыкальных инструментах воспроизводим. А ему это до лампочки. Он ведь однополое существо, а не Фокс Трентелл, у него вид голой женщины ничего в организме не будит. Бах и Моцарт ему вовсе ни к чему, его затылочная перепонка в ультразвуковых диапазонах сигналы воспринимает. Пушкин, правда, хорошо, да вопросов много возникает: а крестьянин — это кто? А дровни — это что? А лошадка — это как: флора или фауна? Скучно ему, инопланетянину, вот он и тянет тебя отдохнуть в обонятельницу, вдохнуть там перекисшего ангидрида пополам с сероводородным ветерком. И удивляется он, что в этой обонятельнице ты сразу зеленеешь, а мгновением позже в глубокий обморок падаешь. Навещает он тебя в больнице и радуется, что искусство его родимой планеты на тебя такое неизгладимое впечатление произвело.

И что остается? Остается только толкать научно-технический прогресс, приспосабливая чужие достижения к своим нуждам. Они нас в космической технике перегнали. Лепи, значит, космические корабли по инопланетному подобию! Мелочи только вроде щелочных противоперегрузочных камер убирай.

А уберешь, так окажется, что никто из землян этих перегрузок перенести не может. Готовились звезды оседлать, а вместо этого — мементум мори!

Или со временем, скажем. У инопланетян с этим просто: впал в спячку — и лети, не старея, от галактики к галактике.

Только спиральку на животе подкрути, подверни до нужного оборота, до требуемого столетия. Но мы-то земляне! Нам свои пупки крутить бесполезно. Значит, и здесь твори самостоятельно.

— Значит, ты считаешь, что контакты с иным разумом ничего людям не дадут?

— Не будет ничего хорошего, — предрек Лежнев под общий смех. — Ладно, предположим, что щелочные ванны нам тоже пригодятся. Может, в них конечности регенерируются. Оторвало, к примеру, тебе руку — беги к ванне, суй туда обрубок, а через час уже здоровой рукой подкову гнешь, новым пальчиком в кнопку синхрофазотрона тычешь. Возможно, мы и в пупоспирали инопланетной разберемся, в анабиоз впадать научимся. Но — сами! Сами! Так что нам ихний милионолетний опыт развития? Толку какого?

— А вот мне интересно, — сказали сзади. — Фокс Трентелл у своих инопланетян что-то достойное выпросил, или ему пупоспираль подсунули?

Грохнул дружный хохот.

— А все-таки интересно, чем там закончилась история с селенитами, — переждав общий смех, сказал Селлингс. — Нет, братцы, расстояние — это очень плохо. Слишком поздно доходят новости.