Саллюстий с силой вжикнул смычком по струнам, подавая сигнал.

— Господа, мы начинаем! — объявил он пронзительным голосом. Мероприятие, угодное Богу и полезное для общего подъема нравов. Во избежание грехов содомских и гоморрских… и чтоб проникнуться естественным очарованием и романтическим взаимным влечением… в общем, господа мазурка!..

Грянула музыка. Танцы ставил доктор Мамонтов; хореограф из него был очень средний, если не хуже. О бальном церемониале он имел смутное представление, и руководствовался старыми книгами и историческими фильмами. Саксофон, бас-гитара и ударные инструменты превращали классические танцевальные мелодии в нечто фантастическое. Ректор, на секунду выплюнув мундштук, достал хлопушку и дернул бечевку: раздался грустный хлопок, разлетелось облачко конфетти, в зал прыгнула одинокая лента серпантина. Обозначив веселье, Савватий вернулся к саксофону и затрубил с утроенным старанием.

Швейцер приметил ничем не выделявшуюся девицу с капризным лицом. Прежде он ее не видел, а может быть — не запомнил. Швейцер не надеялся вытянуть из нее сведения о тайных тропах, ведущих в Лицей извне — все равно не скажет. Ему не хотелось быть на виду; каков кавалер — такова будет и дама. Когда отгремела мазурка и зазвучал вальс, он быстро подошел к ней и отрывисто кивнул.

Барышня утомленно переглянулась со своей товаркой, поджала губы и с напускной неохотой ступила вперед. Реверанс ее был холоден и ничего не обещал. Даже через корсет Швейцер почувствовал, как напряглась ее спина. Они закружились в танце; дама смотрела вбок, и он видел, что должен что-то сказать.

— Моя фамилия Швейцер, позвольте представиться, — обратился Швейцер к костлявому плечику.

— Мы из Волжиных, — равнодушно отозвалась партнерша.

"Мы", — в который раз поразился Швейцер. — Чему их там учат?"

— Как вы находите убранство зала?

— Мило, — девица издевательски фыркнула.

— Это я натирал полы, — брякнул тот, и мадемуазель Волжина посмотрела на него, как на идиота.

— В самом деле?

— Честное слово, — Швейцер споткнулся, и дама невольно переступила лишний раз.

— Простите, я был нездоров, — пробормотал он, кляня себя на все лады.

— Вас оперировали? — Волжина, наконец, повернула к нему лицо, выказывая заинтересованность.

— Да, — Швейцер поудобнее перехватил ее ладонь. — Но все уже зажило.

Барышня промолчала. Дальше кружились без слов; на щеках дамы начал проступать румянец.

"Проклятье, я что-то не то говорю, — подумал Швейцер. — Дам полагается развлекать. Как же мне быть, если ничего не лезет в голову?"

Он не чувствовал в себе никакой романтики, обещанной Саллюстием.

Пары вращались, мутно отражаясь в мастике. Зеркал не было; от этого бал больше походил на собственную репетицию. Мамонтов сочно постукивал в барабан, отмеряя вальс; наконец, дождались — кто-то упал, послышался смех. Свалился, конечно, Вустин, и чуть не увлек с собой даму; та, негодуя, уже шла от него прочь и яростно обмахивалась веером.

— Он всегда такой бегемот? — осведомилась Волжина.

— Иногда, — пробормотал Швейцер.

Вальс быстро свернули; оркестр изготовился к польке.

— Какой вы скучный, — презрительно сказала Волжина. — Принесите мне пирожное!

— Сию секунду, — Швейцер почтительно поклонился и поспешил к столику, радуясь короткой передышке. Блюдо с пирожными успело опустеть, все было съедено.

"Вот оно!" — сверкнула молния.

Швейцер вернулся бегом.

— Обождите немного, — он натянуто улыбнулся барышне. — Сейчас я сгоняю на кухню и принесу.

Его усердие было встречено с благосклонностью; Волжина вздернула носик и чопорно прикрыла глаза: ступайте, и поскорее.

Швейцер выскочил из зала. За спиной затопотали, но это была не погоня, а танец.

"Маловероятно, — стучало его сердце. — Маловероятно. Маловероятно."

Он кубарем скатился с лестницы и бросился к столовой. У входа замедлил шаг, изобразил — довольно бездарно — невинность, пригладил растрепавшиеся волосы.

В столовой никого не было; за окошечком раздачи клубился пар. Что-то звякало и глухо гремело, но не рядом, а вдалеке. Швейцер прошел между столами, осторожно повернул дверную ручку. Дверь подалась, и он шагнул в просторное помещение, загроможденное плитами и баками. В топках трещало пламя, пахло капустой и гречкой.

Хотелось бы знать: он уже преступник, или еще нет? Шагнул ли он за грань?

В ту же секунду он увидел то, что искал: железную дверь, которая вела в какое-то другое место. Она была одна, и выход мог быть только через нее. Амбарный замок был отперт и висел, зацепившись дужкой за отверстие засова. Из замка торчал ключ. Это означало, что побег возможен лишь днем, ночью дверь запрут.

— Что вы здесь делаете? — послышался сзади злобный голос.

Этого следовало ожидать. Швейцер подпрыгнул и обернулся: перед ним стоял повар, усатый мужчина лет пятидесяти, завернутый в грязно-белые тряпки и с мятым колпаком на голове.

В Лицее, помимо преподавателей, было много людей, занятых на хозяйственных службах — механиков, уборщиков, поваров. И, разумеется, вооруженных охранников. Они никогда не общались с воспитанниками, это строго запрещалось. Лицеистам говорили, что все эти люди так или иначе пострадали от Врага и могли навредить молодому рассудку случайно оброненным словом.

Наивно было думать, что бал остановит их работу, все были на местах.

— Я за пирожным, — ответил Швейцер, удивляясь собственной наглости. — У нас кончились пирожные.

— Ну, и нечего здесь делать! — повар распахнул дверь, в которую тот только что прошел. — Извольте удалиться! Пирожные сейчас подадут.

— Спасибо, — Швейцер, не дожидаясь повторного приглашения, прошмыгнул мимо повара.

— Моду взял шастать, — проворчали за спиной. И тут же крикнули кому-то: — Эй, умерли, что ли? Пирожных господам!

Не веря в свое спасение, Швейцер взвился по лестнице и вновь очутился в зале. Полька сменилась новым вальсом; Волжина, красная от смущения, что-то объясняла своей наставнице. Монашка смотрела то на нее, то на вход; при виде Швейцера она указала на него пальцем и опять задала какой-то вопрос. Волжина проследила за пальцем и с явным облегчением закивала: это он!

— Сейчас принесут! — выпалил Швейцер, останавливаясь перед ними. И страшное напряжение не замедлило сказаться: он схватился за виски, застигнутый уже знакомой аурой, похожей на предвестницу эпилептического припадка. Дверь с табличкой "В. В. Сектор" распахнулась, из-за нее вышел сердитый человек с птичьим лицом. При виде таблички он рассвирепел и начал орать: "Снова? Достали своим стебом, придурки! Здесь же ходят посторонние, черт вас возьми! Шутники хреновы, оторвы…" Он дернул табличку, швырнул ее в угол и начал таять.

"Только б не упасть", — пронеслось в мозгу Швейцера. Новый припадок поставит крест на всей затее.

В зал вкатили тележку, нагруженную сластями.

— Вы так побледнели, — донесся голос Волжиной. — Вы больны?

Швейцер взял себя в руки.

— Нет, что вы! — он чуть ли не взвизгнул, и его партнерша слегка отпрянула. — Что там у нас, вальс? Позвольте вашу руку, сударыня.

Та неохотно подчинилась.

Но музыка тут же стихла.

— Антракт! — с притворной строгостью крикнул ректор, обмахиваясь цилиндром. — Угощайте дам, господа лицеисты. И говорите только по-французски!

— Вот еще, — Волжина сморщила нос, но тут же сказала: — Tenez, on a bien vu quelque chose?

— Permettez-moi de vous demander ce que vous avez vu?[2]

Она взяла Швейцера под руку, и они медленно двинулись к тележке.

— Вертолет, — шепнула та, подавшись к его уху.

— Как? — Швейцер не поверил. — C'est pas possible.

— Si, c'est bien possible. Mais ne dites rien: on ne peut pas parler.[3]

— Но вертолетов давно уже нет. Враг уничтожил всю авиацию, — он окончательно перешел на русский язык.