Спустя два месяца после рассказанных нами событий в пять часов утра ехал из Орлеана по Императорской дороге почтовый экипаж.

Императорская дорога вела из Тура в маленький городок Г.

В трех милях от этого городка, лежащего вдали от железной дороги, находилось обширное и богатое поместье Оранжери, в котором восемнадцать лет назад скончалась маркиза де Шамери, мать покойного Гектора де Шамери и девицы Андрэ Брюно.

В почтовом экипаже сидели два человека. Это были наши знакомые: виконт Фабьен д'Асмолль и мнимый маркиз Альберт де Шамери, т. е. Рокамболь.

Он был страшно бледен. Погруженный в мрачную думу, он смотрел вокруг себя взором, выражающим смертельную тоску и полную апатию ко всему.

Виконт, видимо, тоже был расстроен.

— Бедный Альберт, — проговорил он после долгого молчания, — знаешь ли, что я опасаюсь за тебя?

— За меня? — спросил Рокамболь, невольно вздрогнув и затем горестно улыбнувшись. — По какой же это причине ты опасаешься за меня?

— Вот уже около двух месяцев, как я стараюсь разгадать твою печаль, но до сих пор блуждаю в догадках.

— А между тем разгадать ее вовсе не так трудно, — проговорил Рокамболь, улыбаясь. — Тебе известно, что я люблю Концепчьону.

— Ну и что же? Ведь не далее как через шесть недель ты будешь ее мужем.

— Нет, меня терзают какие-то мрачные предчувствия, — прошептал Рокамболь.

— Бедный Альберт, — сказал виконт, — это не что иное, как нервная слабость, по причине которой ты не в состоянии твердо стоять пред случайностями рока.

— Рока? — прошептал в ужасе Рокамболь. — О, не произноси этого слова! Оно заставляет меня трепетать.

— Альберт, — проговорил виконт с душевным волнением, — я никак не предполагал, чтобы в тебе было так мало мужества. Ведь счастье твое не потеряно: оно только отсрочено на шесть недель. Правда, случай был потрясающий: маркиз де Салландрера был поражен апоплексией в тот день, когда должно было состояться бракосочетание, и невесте вместо подвенечного платья пришлось надеть траур. День этот был еще тем ужаснее, что тогда погиб и твой бедный матрос, сделавшись жертвой бури. Но все-таки, друг мой, это не оправдывает полнейшую потерю в тебе мужества.

Рокамболь глубоко вздохнул и не отвечал ни слова.

— Не мог же ты требовать, — продолжал Фабьен, — чтобы Концепчьона поехала с тобой под венец на другой день после похорон отца. Я уверен, и ты, надеюсь, тоже, что Концепчьона любит тебя с каждым днем все более и более. Прошел ли хоть один день без того, чтобы ты не получил от нее письма с уверениями в любви?

— Нет, — отвечал мнимый маркиз, улыбнувшись.

— И, несмотря на все это, ты кажешься совершенно уничтоженным, ходишь постоянно угрюмый, вздрагиваешь при малейшем шуме, во время беспокойного сна произносишь какие-то странные слова, — так что, признаюсь, бывают минуты, когда и я и Бланш боимся, чтобы ты не помешался.

Рокамболь приподнял голову и, улыбнувшись, спросил у Фабьена:

— Ты не суеверен?

— Я? Нет. Но к чему этот вопрос?

— Завидую тебе, — сказал Рокамболь. — Я же не безнаказанно провел жизнь под тропиками среди суеверных народов, под конец и я сам начал верить хорошим и дурным предзнаменованиям. В ночь, предшествовавшую смерти герцога де Салландрера и несчастного Вальтера Брайта, я видел чрезвычайно странный сон.

— А именно?

— Только лишь я успел заснуть, как вдруг меня разбудил какой-то шум. Я открыл глаза и увидел пред собой человека в белом саване. Я узнал в нем Вальтера Брайта в том виде, какой он был в молодости. Привидение село подле меня и гробовым голосом проговорило: «Я пришел, чтобы открыть тебе твое будущее». Он указал мне рукою на небо, сквозь открытое окно я увидел звездочку, мерцавшую ярким светом. Когда я взглянул, она покатилась по небесному своду и вдруг погасла.

— Что же из этого следует? — спросил Фабьен, улыбаясь.

— У меня предчувствие, что Концепчьона никогда не будет моей женой.

— Если бы ты не был влюблен, — сказал виконт, — то можно было бы принять тебя за сумасшедшего. Позволь, однако, еще раз тебе повторить, что я уверен в том, что Концепчьона будет маркизой де Шамери месяца через два.

— Дай Бог, чтобы слова твои исполнились, — сказал Рокамболь, озаренный лучом надежды.

После короткого молчания Рокамболь проговорил:

— Как ты думаешь, долго нам придется пробыть в Оранжери?

— Кажется, нам нечего здесь долго делать, — отвечал Фабьен, — потому что, надеюсь, мы не будем делать друг другу никаких затруднений при разделе этой земли, хотя, по правде сказать, тебе бы следовало остаться здесь для поправления здоровья. Доктор Самуил Альбо отвел меня на днях в сторону и посоветовал мне удалить тебя на несколько дней из Парижа, говоря, что перемена воздуха принесет тебе большую пользу. Поэтому-то я и предложил тебе поездку в Оранжери, уверяя, что она необходима для наших общих интересов.

— Благодарю от души, — сказал Рокамболь, взяв руку виконта.

— Однако, где мы теперь? — спросил Фабьен и высунул голову из окна кареты.

Почтовый экипаж ехал по зеленеющей долине, в конце которой виднелись домики города Г., освещенные восходящим солнцем.

Спустя десять минут карета ехала уже по прекрасному бульвару, ведущему на ярмарочную площадь, на которой толпилось необыкновенное множество народа.

Почтарь пустил лошадей шагом, но вскоре совсем их остановил.

Лакей виконта слез с козел и подошел к дверцам.

— Сударь, — сказал он, — нам нужно обождать. Все улицы перегорожены, по-видимому, готовятся казнить какого-то преступника.

При этих словах Рокамболь невольно вздрогнул.

Маркиз и виконт взглянули в окна кареты и увидели невдалеке два красных столба гильотины, вокруг которой стояли цепью конные жандармы, а вокруг них теснились толпы народа, сбежавшегося с окрестностей поглядеть, как свалится с плеч человеческая голова.

Рокамболь побледнел и отвернулся, чтобы не видеть этой ужасной картины.

— За что его казнят? — услышал он чей-то вопрос.

— Он убил женщину, которая его усыновила.

Волосы Рокамболя поднялись дыбом, и сердце его при этом странном совпадении сильно забилось.

— Вот он, вот он, ведут! — раздались крики в толпе.

В то время как Фабьен, закрыв глаза, мысленно молился за несчастного, осужденного на смерть, Рокамболь, тщетно старавшийся сделать то же самое, почувствовал, что им овладела непреодолимая сила, привлекшая его взоры к эшафоту, на котором стояли два человека — помощники палача.

Вскоре на эшафоте появилось третье лицо, с белокурой головой и бледным лицом.

Это был приговоренный. Он тихо поднимался на ступени эшафота, поддерживаемый палачом и тюремным священником.

Рокамболь видел, как священник подносил к его устам крест и читал ему напутственную молитву.

Вскоре за тем преступника толкнули вперед, придвинули к доске, которая быстро повернулась и приблизила его голову к ножу.

Перед глазами Рокамболя сверкнула молния. Эта молния была блеск полированного ножа гильотины.

У мнимого маркиза потемнело в глазах, и он в бесчувствии опустился на дно кареты.

Оставим на время Рокамболя и Фабьена в их дорожном экипаже и возвратимся в Париж.

…Однажды Баккара вечером сидела у камина в доме на улице Пепиньер и разговаривала с доктором Самуилом Альбо.

— Вы знаете, доктор, — проговорила она, — сегодня будет уже два месяца, как я поехала с Ролланом де Клэ во Франш-Конте.

— Знаю, — отвечал доктор.

— С тех пор, согласно моей просьбе, вы не делали мне никаких расспросов.

— Потому что ваше желание было для меня приказанием.

— Сегодня, — продолжала графиня, — настало время рассказать вам обо всем, что я сделала и что намерена сделать для достижения своей цели.