Перевод с японского: Андрей Замилов

Я до сих пор не уверен, стоило ли рассказывать жене про налёт на булочную. Хотя… пожалуй, это не тот случай, когда можно строить догадки — «стоило» или «нет»? Ведь бывает же так, что неправильный выбор даёт правильный результат и совсем наоборот. Чтобы избегать этой, скажем так, непоследовательности, нужно занимать позицию, при которой мы на самом деле ничего бы не выбирали . Я по большей части так и живу. Что свершилось, то уже свершилось. Чего ещё не было, того не было.

При таком подходе к жизни и происходят случаи подобные этому, когда я, сам не зная зачем , рассказал жене о налёте на булочную.

Что сказано — то сказано. Что затем случилось — уже случилось. Если эта история и покажется кому-то странной, причину нужно искать в самой ситуации вокруг неё. Но как бы я ни размышлял, ничего не изменится. Ведь, это не более чем мои мысли.

Я рассказал жене историю о налёте при стечении неких обстоятельств. Совсем не значит, что я заранее решил поведать ей об этом, или начал невзначай: "Кстати…". Я совершенно не помнил, что когда-то на булочную нападал, пока не проронил при жене фразу "налёт на булочную".

Тот налёт вспомнился случайно — во время нестерпимого голода. Мы с женою легко поужинали в шесть, а уже в полдесятого нырнули в постель и уснули, но почему-то одновременно пробудились посреди ночи. Часы показывали около двух. Тут же на нас обрушилось, как ураган из сказки "Волшебник страны Оз", жуткое чувство голода. То было сокрушающее и, можно сказать, нерезонное чувство.

При этом в холодильнике не оказалось ничего, достойного именоваться продуктами: французский салатный соус, шесть банок пива, две ссохшиеся луковицы, сливочное масло и средство для удаления запаха. Мы две недели как поженились и ещё толком не разобрались во взаимных вкусах. Признаться, в то время нам ещё много в чём предстояло разбираться.

Я работал в адвокатской конторе, жена — в школе дизайна. Мне было двадцать восемь или девять (почему-то постоянно забываю свой возраст в год женитьбы), она — на два года и восемь месяцев младше. Наша полная забот жизнь кипела в сумятице замкнутого пространства, и руки попросту не доходили до закупки продуктов про запас.

Мы встали с постели, перешли на кухню и уселись за стол друг против друга, — мы были слишком голодны, чтобы заново уснуть. В таком состоянии не то, чтобы передвигаться, лежать на боку — и то было невыносимо. Мы понятия не имели, откуда взялось это резкое чувство голода.

Я и жена несколько раз проверили холодильник — наш единственный лучик надежды. Но сколько бы мы ни хлопали его дверцами, внутри ничего не прибавлялось.

Пиво…лук…масло…соус…средство от запаха. Возникла мысль поджарить лук на масле, но эти две несчастные ссохшиеся головки вряд ли в должной мере заморят червяка. Лук хорошо есть с чем-нибудь, сам по себе он не средство от голода.

— Что, если поджарить эту штуку от запаха в соусе? — предложил я в шутку, но, разумеется, был сражён мёртвым молчанием. — Давай, что ли, поедем поищем ночной ресторан? На центральной дороге что-нибудь найдётся!

Но жена отклонила моё предложение, — она не хотела выходить из дому ради того, чтобы поесть.

— Тебе не кажется странным выходить на улицу после двенадцати ночи в поисках еды?

В этом плане она неисправимо старомодна.

— В общем-то, да, — выдавил я, тяжело вздохнув.

Может, это обычное дело сразу после женитьбы, но я воспринимал такие вот её реплики совсем как откровения. И тут я понял: охвативший нас голод — особенный, совсем не тот, что можно утолить в ночном ресторане на центральной дороге.

Что такое особенный голод ?

Могу прямо сейчас обрисовать его в одной сцене.

1) Я сижу в маленькой лодке и плыву по тихому морю. 2) Смотрю вниз и вижу в глубине вершину подводного вулкана. 3) Расстояние между поверхностью воды и вершиной вулкана кажется небольшим, но утверждать это не берусь. 4) Почему? Вода слишком прозрачна и обманывает глазомер.

— Не поеду я ни в какой ночной ресторан.

— Ну, ладно, — прежде чем согласиться, в моей голове на две-три секунды возник такой вот образ. Я, конечно, не Зигмунд Фрейд и поэтому не мог найти ему объяснение. Я лишь интуитивно понял: этот образ — из разряда откровений.

Ничего не поделаешь. Мы принялись за пиво, — это, всё-таки, лучше, чем жевать лук. Жена не особенно любит пиво — из шести банок я взял себе четыре, оставив ей две. Пока я пил, она тщательно, совсем как белка в ноябре, обыскивала кухонные полки. На дне одного из пакетов нашлись четыре песочных печенья, — остатки от приготовления торта-мороженого. Печенье отсырело, потеряло форму, но мы разделили его пополам и съели, тщательно пережёвывая.

Однако и пиво, и печенье лишь стремительно пронеслись, подобно невзрачному пейзажу за окном самолёта, не оставив и следа в наших бездонно пустых желудках, похожих по форме на Синайский полуостров.

Мы читали надписи на пивных банках, то и дело поглядывая на часы, косились на дверцы холодильника, листали страницы вечерней газеты, собирали со стола краем открытки крошки печенья, однако время казалось мрачным и тупым, как свинцовое грузило в рыбьем брюхе.

— Я впервые в жизни так проголодалась, — заметила жена. — Интересно, это как-нибудь связано с замужеством?

— Не знаю, может, связано, а может, и нет.

Пока жена шарила по холодильнику в поисках новых «фрагментов» еды, я высунулся из лодки и посмотрел вниз на вершину подводного вулкана. Прозрачность окружавшей лодку морской воды ввергала меня в состояние жуткой неопределённости, — такое состояние, будто где-то глубоко под ложечкой открылась широкая пещера. Без входа и выхода, — чистой воды пещера. Это странное чувство пустоты в теле — ощущение реально существующего отсутствия — показалось мне похожим на оцепенение от страха, когда взбираешься на высокий шпиль. Такое вот сходство голода и боязни высоты стало для меня новым открытием.

Именно в тот момент я подумал, что когда-то такое со мной уже происходило. Тогда я тоже был голоден и… Что же это было?