Арбатские переулки оплакивали поэты. Пресса возмущалась, когда ломали особняки западников и славянофилов. Якиманские переулки крушили без особых протестов общественности, хотя и их истоптали великие предки.

С Большой Якиманки стекали к реке четыре Голутвинских, Земский и три Бабьегородских переулков. Первым, можно сказать, повезло, один - исчез, но три других сохранились со значительными потерями. Земский - стерт с лица земли. От Первого Бабьегородского - остался один дом 5/7, строение 9. Восемь других строений под этим номером и все здания переулка - уничтожены. От Второго Бабьегородского я нашел с трудом дом 29, строение 1. Этот двухэтажный представительный особняк простоит века. Рядом с ним насчитывалось 32 владения, в каждом - по несколько домов. Где они?

Ничего не осталось от старой Крымской набережной. По моим подсчетам, на прибрежной Якиманке канули в Лету 200 владений. Стало быть, несколько сот домов! Какими они были, дает представление заросшая деревьями капитальная купеческая недвижимость Крымского тупика и Якиманского переулков. Им повезло: они отстоят от реки. По Генплану у берега замышлялся парк.

В Голутвине (так называлось древнее село, на чьем месте произвели вырубку леса - голутву) купил участок земли купец Елисей Третьяков. У его внука Михаила на этой земле родились сыновья - Павел, Сергей, три дочери. Родовое гнездо Третьяковых на закате советской власти пощадили. Двухэтажный дом, на его стенах я насчитал 60 окон, сохранился по адресу Первый Голутвинский, 14. Лет пятнадцать назад его обновили и передали Третьяковской галерее. С тех пор дом стоит с заколоченными окнами немым укором новой власти.

Нижний этаж этого купеческого особняка кирпичный. Вверх - деревянный не по бедности: считалось - в таких стенах дышится легче, жить здоровее. Под крышей обитала большая семья. К детям на уроки годами приходили лучшие учителя, чего мы не видели в пьесах великого драматурга. Мальчики приобщались к семейному делу, льняной мануфактуре. У них пробудился интерес не только ко льну. В этом доме Павел собрал первую коллекцию. Начинал с гравюр и литографий. Покупал картинки на Сухаревском рынке, в лавках. Младший Сергей жил музыкой, учился петь.

Впервые в жизни Павел Третьяков увидел живопись великих мастеров в 20 лет, когда побывал в Санкт-Петербурге. Эрмитаж привел его в восторг.

"Видел несколько тысяч картин! - писал он из Петербурга в Москву матери. - Видел несчетное множество статуй и бюстов. Видел сотни столов, ваз, прочих скульптурных вещей из таких камней, о которых я прежде не имел даже понятия".

С этого времени начинается новый период жизни братьев Третьяковых. Они купили в 1851 году поблизости от родового гнезда новый дом с садом. О нем расскажу, когда подойдем к бывшей "Московской городской галерее Павла и Сергея Михайловича Третьяковых". Теперь она не городская, федеральная, чтит одного брата, что, на мой взгляд, несправедливо.

Дом в Голутвинском переулке оставался за Третьяковыми до 1917 года, став на полвека домом с коммунальными квартирами победившего пролетариата.

Набожный отец водил детей молиться в соседний храм Николы в Голутвине. Купола и колокольня на задворках Якиманки не бросались в глаза ненавистникам купеческой Москвы. Поэтому они лишь срубили церковные главы, сломали верх звонницы, отдав церковь под хозяйственные нужды. Видел я мерзость запустения, когда пришли сюда реставраторы.

У церкви во имя Рождества Богородицы два придела - Николы и Тихвинской Божьей Матери. Она почитается среди шестисот других православных икон в честь девы Марии. Предание гласит: при Дмитрии Донском над Ладожским озером у речки Тихвинки вознесся образ Влахернской Божьей Матери, написанный евангелистом Лукой. Он хранился во "втором Риме", храме, построенном в той части Константинополя, что называлась Влахерны.

На месте видения русские основали Тихвинский монастырь. Шведы дважды терпели поражение у стен обители, их связывали с заступничеством Богоматери. С Тихвинской иконы москвичи сняли копию и отправили образ в деревню Столбово, где со шведами заключили исторический Столбовский мир. Тихвинская Богоматерь хранилась в Успенском соборе Кремля, а в Голутвине список с этой иконы.

Название к храму перешло от придела Николы чудотворца, прославившегося добрыми делами в приморском городе Миры в Ликии, далекой Малой Азии. Поэтому его называют Мирликийским. В Москве, "третьем Риме", одних церквей в его честь было сорок, не считая приделов. За сотни лет церковь не раз переделывалась. В неприкосновенности оставался резной иконостас с образами Тихона Филатьева, мастера Оружейной палаты, где служили лучшие царские иконописцы.

Служба в Голутвине, помянутом в 1472 году, шла до рокового 1930 года. Храм вместе с домом Третьяковых и церковным деревянным домиком в углу ограды восстановили. Так возродился уголок старой Москвы с родовым гнездом великих меценатов, знатоков искусства.

Родовое гнездо другой знаменитой купеческой фамилии - Рябушинских предстает по соседству от Николы в Голутвине, у корпусов старой Голутвинской мануфактуры, до недавних дней фабрики "Красный текстильщик". Оно сохранилось на углу 1-го и 3-го Голутвинских переулков.

Впервые эту фамилию я услышал на сцене театра в крылатых словах Маяковского: "За что боролись?.. За что мы убили государя императора и прогнали господина Рябушинского, а!"

После революции Рябушинского Павла Павловича многие поминали, как Николая II, добрым тихим словом, только чтобы никто не услышал.

Ленин склонял имя Павла, Рябушинского десятки раз в числе главных врагов. Комментаторы в сочинениях вождя называют его "крупнейшим московским капиталистом и банкиром", цитируют его слова о "костлявой руке голода". Летом 1917 года на съезде промышленников в Большом театре он призывал удушить этой рукой "лже-друзей народа", "шайку политических шарлатанов".

В отличие от Морозовых Рябушинские не ссуживали деньгами большевиков, не прятали их от полиции в особняках. Перед революцией они жили в особняках на Спиридоновке, Пречистенском бульваре, у Никитских ворот и у "Харитонья в переулке"...

Начиналось возвышение фамилии в "Якиманской части, 6 квартала", где пережил бури революций и реконструкций двухэтажный особняк с мезонином под маленьким портиком. Это типичная постройка в классическо-ампирном духе. Знатоки видят в нем некие черты купеческого вкуса: тяжелые своды, массивные объемы, маленькие окна первого этажа. Со двора дом предстает четрехэтажным, архитектор использовал перепад рельефа и нарастил кубатуру здания.

Большой дом нанимал любимец купеческой Москвы артист императорского Малого театра Михаил Щепкин, переехавший отсюда на Большую Якиманку. (Жаловал господам актерам император намного больше, чем "первый президент России" моим соседям по дому, народным артистам России, премьерам Малого театра, впавшим в непривычную им нужду...)

После Щепкина в 1829 году усадьбу купила "купеческая жена" Афимья Рябушинская. Ее крутившийся, как веретено, с утра до ночи супруг услышал однажды в доме игру на скрипке. Звуки доносились с чердака. Тайком от крутого отца брал уроки музыки сын Павел. То был последний урок: скрипка разлетелась вдребезги от удара по стропилам, учитель сбежал...

Сын не пошел против воли отца, видевшего в нем продолжателя семейного "дела". Оно было рядом с домом. Во дворе в корпусе фабрики грохотали триста ткацких станков. Первенец Павел унаследовал по завещанию якиманский дом. От тягостного брака, заключенного по воле родителей, после развода осталось у Павла Рябушинского шесть дочерей. Вторая любимая жена родила ему за двадцать лет 16 сыновей и дочерей! Они оставили след не только в фамильном деле, но и в истории искусства. Особняк Михаила Рябушинского на Спиридоновке (ныне - дом приемов МИДа), мог бы стать музеем, как вилла Барберини в Риме. В этом доме хранилось около ста картин великих мастеров. Они вошли в собрание Третьяковки и других музеев. Степан Рябушинский обожал русские иконы, многие из них спас как реставратор. Если бы не 1917 год, дом этого "господина Рябушинского" у Никитских ворот (Сталин поселил в нем друга Максима Горького) стал бы музеем икон. Из его собрания 54 шедевра попали в Третьяковскую галерею... Николай Рябушинский, белая ворона семьи, вышел из дела, отдался искусству, писал картины, выставлялся, по-крупному меценатствовал, связал свое имя с журналом "Золотое руно", объединением московских художников "Голубая Роза", плеядой замечательных живописцев начала ХХ века.