Следует отметить как выдающийся факт в истории навигации, что, подходя к Воровским островам, Магеллан, судя по его лоцманскому журналу, где ежедневно отмечалось расстояние и направление, пройденные флотилией, считал, что он находится в 176° к западу от меридиана Канарских островов, тогда как на самом деле, расстояние, отмеченное на наших современных планисферах[95], составляет 198°. Эта ошибка в 22 градуса объясняется незамеченным влиянием течений, а также частично очень неточным в то время счислением земных градусов при путевых измерениях.

Прибывший на Острова Пряностей Магеллан решил проблему западной навигации; шарообразная форма Земли и реальность существования антиподов были доказаны не только научной теорией, но опытом и осязаемо. Имя великого мореплавателя обрело бессмертие; но ему не привелось вкусить плодов своей славы.

Благосклонно принятый властителем Субу (Себу)[96], обращенным в христианство и признавшим себя вассалом испанского короля, путешественник допустил ошибку, вмешавшись в межплеменную войну[97]. Окруженный врагами и имея с собой лишь пятьдесят шесть человек, он, безуспешно отбиваясь, упал и был заколот копьем дикаря[98]. Сразу после его смерти Субу резко изменил свое отношение к испанцам и, пригласив их на большой праздник, приказал убить[99]. Избежавшие резни укрылись на кораблях. Но людей оставалось недостаточно, чтобы вести все три судна, и «Консепсьон» пришлось сжечь. Двум оставшимся были уготованы различные судьбы. «Тринидад» при попытке вернуться к берегам Америки был захвачен португальцами[100]. Единственным кораблем, возвратившимся в Европу, был адмиральский корабль «Виктория», который 6 сентября 1522 года прибыл в порт Санлукар, имея на своем борту лишь восемнадцать человек под командой Себастьяна Эль Кано.

Это путешествие, ставшее первым кругосветным плаванием, длилось тридцать семь месяцев.

Антонио Пигафетта, автор интересного описания, многочисленные отрывки из которого приведены выше, был из числа выживших. Раненный в сражении на стороне короля Субу, в котором погиб Магеллан, он сумел добраться до своего корабля и сопровождал к Молуккским островам Себастьяна Эль Кано, ставшего адмиралом, и вернулся с ним на борту «Виктории», обогнувшей мыс Доброй Надежды, закончив, таким образом, самое изумительное путешествие, о котором когда-либо упоминала история мореплавания.

Хотя Пигафетта был итальянцем, он написал свое сообщение по-французски[101], и ученый, ученик школы Хартий, одобрил его в мемуарах, опубликованных в Бюллетене Географического общества.

Наконец, заслуживает восхищения наблюдательность историографа, сообщение которого так богато этнографическими подробностями. Пигафетта был первым из путешественников, кто собрал словари племен, у которых он гостил.

Принятый с почестями императором Карлом V, королем Франции[102], королем Португалии, князьями Италии, папой Климентом VII[103], путешественник получил должность коменданта Новизы и провел остаток жизни в уединении, занимаясь наукой.

За героическим периодом открытий вдруг последовал период завоеваний. На смену мореплавателям, терпеливо открывавшим Старому Свету неизвестные земли, поспешили конкистадоры, захватывавшие их и эксплуатировавшие бог ведает как и с какой лютой жадностью!

Со всех сторон стали появляться дерзкие авантюристы, околдованные богатыми владениями, открытыми для Испании гением Колумба и Магеллана, вечные странники в поисках добычи, типа Дон-Кихота наизнанку, которые, вместо того чтобы любить и защищать слабых, обкрадывали, притесняли и драли с них три шкуры, подчиняясь только своим страстям, любя золото и сражения, совсем не думая о человеческой жизни, полные предрассудков и суеверий, настоящие бандиты, жестокие, алчные и лицемерные, впрочем, способные иногда возвыситься до героизма.

Три имени — Бальбоа, Кортес, Писарро — замечательно олицетворяли эпоху вооруженного завоевания, свирепая жестокость которых опозорила Испанию и навсегда оттолкнула от нее сердца ее новых подданных.

Первым в хронологическом порядке, а также наименее известным был Васко Нуньес де Бальбоа[104]. Дворянин из знатного рода, хорошо сложенный, вещь немаловажная в стране, где вошло в поговорку «Страшный, как большой испанец», в развлечениях и бешеном мотовстве растерял все свое состояние и однажды утром остался без гроша. Полное разорение, рычащая свора кредиторов, нищета и долговая тюрьма преследовали по пятам веселого прожигателя жизни. Но его не так легко было смутить. У веселого кутилы оставалось имя. Если нет ничего другого, то это всегда кое-что. Там за океаном был Новый Свет с золотом касиков к услугам того, кто сможет или захочет его взять. Васко Нуньес договаривается со своими кредиторами, обещает удовлетворить их иски, добивается снятия ареста с имущества, потом отправляется с туманным напутствием монарха: «Иди туда и вернись богатым…» И он, юноша из хорошей семьи, отправился в колонии, чтобы поправить свои дела, как говорили сорок лет тому назад.

Удача быстро нашла его. Бальбоа прибыл на Жемчужный берег[105], собрал золото в большом количестве и, роскошный как галион[106], вернулся в Испанию. Это было сказочно, но быстротечно, как костер из соломы, и Васко Нуньес в действительности не так уж много имел в руках, чтобы разбрасывать с беспорядочной щедростью легко добытое золото. Не стоит говорить, что опытный бонвиван[107] даже не подумал удовлетворить, хотя бы частично, своих кредиторов. Последние, разгневанные тем, что их одурачили, разъярились и снова стали охотиться за этим фантастическим должником. Но Бальбоа, уже и не такое видевший в битвах с касиками в заливе Париа, ловко ускользнул от них, отправившись в Вест-Индию, погруженный за ночь, как тюк, на корабль.

Он приплыл, не имея ни гроша за душой, с единственным своим достоянием: хорошей испанской шпагой, энергией, силой и отсутствием предрассудков. В подобную эпоху и в такой стране этого было более чем достаточно. Главарь шайки, Энсисо, неопределенно именуемый наместником ее величества, принял испанца и осыпал благодеяниями, что не помешало последнему быстро отделаться от благодетеля и самому стать главарем. Люди возроптали против такого грубого захвата власти незнакомцем, да к тому же прибывшим последним. Но Бальбоа умел внушить почтение своей неимоверной силой и отвагой. Он объединяет всех испанских негодяев, которые прозябали, живя грабежами в Санта-Мария-де-Дарьен, объявляет себя губернатором и вскоре командует многочисленной бандой крепких, хорошо обстрелянных людей, как и он, без предрассудков и не менее жадных.

Ему нужно было золото любой ценой, и он хорошо умел его находить. Это стало настоящей войной, объявленной несчастным жителям Дарьена, вскоре совершенно ограбленным, обложенным данью и замученным, а в конечном счете уничтоженным. Не было дня, чтобы он не учинил баталию, вымогательство, оргию. Туземцы отважно защищались. Конечно, их было много, но испанцы подчинялись дисциплине, имели наступательное и оборонительное оружие и страшных собак, натасканных на дикарей и пожиравших их мясо…

В испанской армии был лейтенант Писарро, имя которого должно было снискать в Перу сомнительную славу. Однажды в перестрелке Писарро оставил одного из своих людей в руках индейцев. Бальбоа узнал об этом и вскричал возмущенный: