Генерал д'Юбер громко застонал:

-- Не бойтесь, пусть это вас не останавливает. Для нее это не будет смертельным ударом.

Но старик не обратил внимания на этот бессмысленный лепет влюбленного. Возможно, что он даже и не слышал его.

-- Что это за история? -- спросил он. -- Из-за чего это?

-- Назовите это юношеским сумасбродством, господин шевалье... Из-за какой-то немыслимой, невероятнейшей...

Он вдруг осекся. "Он никогда не поверит этой истории, -- подумал он. -Он только решит, что я считаю его дураком, и обидится".

-- Да, -- продолжал генерал д'Юбер, -- из юношеской глупости это выросло... Шевалье перебил его:

-- Но тогда, значит, это надо уладить.

-- Уладить?

-- Да, чего бы это ни стоило вашему самолюбию. Вам следовало помнить о том, что вы помолвлены. Или, может быть, вы об этом тоже забыли? Вот так же, как вы, уехав, забыли о вашей ссоре? Какое чудовищное легкомыслие! Никогда ничего подобного не слышал!

-- Боже ты мой, господин шевалье! Неужели вы думаете, что я затеял эту ссору теперь, когда я был в Париже? Или еще что-нибудь в этом роде?

-- Ах, какое может иметь значение точная дата вашей сумасбродной выходки! -- воскликнул с раздражением шевалье. -- Вся суть в том, чтобы это уладить.

Видя, что генералу д'Юберу не терпится вставить слово, старый эмигрант поднял руку и сказал с достоинством:

-- Я сам когда-то был солдатом. Я бы никогда не позволил себе посоветовать ложный шаг человеку, имя которого будет носить моя племянница. И я говорю вам, что между порядочными людьми такое недоразумение можно всегда уладить.

-- Ах, господин шевалье, но ведь это же случилось пятнадцать или шестнадцать лет тому назад! Я был тогда лейтенантом гусарского полка.

Старый шевалье был, по-видимому, совершенно ошеломлен этим отчаянным возгласом.

-- Вы были лейтенантом гусарского полка шестнадцать лет тому назад? -пробормотал он точно в забытьи.

-- Ну разумеется! Что ж вы думаете, меня на свет произвели генералом? Как наследного принца?

В сгущающемся пурпурном сумраке полей и виноградников, раскинувшихся под густо-рдяной низкой полосой заката, голос старого экс-офицера армии принцев прозвучал сдержанно, официально, учтиво.

-- Что это, бред или просто шутка? Как это надо понимать? Вы хотите драться на дуэли, на которой вам следовало драться шестнадцать лет тому назад?

-- Эта история тянется до сих пор с того времени, вот что я хочу сказать. Объяснить это не так просто. Мы, разумеется, дрались уже несколько раз в течение этого времени.

-- Какие нравы! Какое чудовищное извращение понятия истинного мужества! Только кровожадным безумием революции, охватившим целое поколение, и можно объяснить подобную бесчеловечность, -- промолвил тихо бывший эмигрант. -Кто он такой, этот ваш противник? -- спросил он, повысив голос.

-- Мой противник? Фамилия его Феро. Почти неразличимый под своей треугольной шляпой, в старомодном камзоле, хилый, согбенный призрак минувшего режима, шевалье де Вальмассиг погрузился в призрачные воспоминания.

-- Мне припоминается ссора из-за маленькой Софи д'Арваль между господином де Бриссаком, капитаном королевской гвардии, и д'Анжораном (не тем, у которого лицо было оспой изрыто, а другим -- красавцем д'Анжораном, так звали его). Они сходились на поединке три раза в течение восемнадцати месяцев и показали себя достойными противниками. Во всем была виновата эта крошка Софи, которую забавляло...

-- Эта история совсем другого рода, -- перебил его генерал д'Юбер и язвительно усмехнулся. -- Далеко не такая простенькая. И гораздо более бессмысленная, -- закончил он, стиснув зубы с такой яростью, что они скрипнули.

После этого звука надолго воцарилась тишина. Затем шевалье спросил безжизненным тоном:

-- Кто он такой, этот Феро?

-- Лейтенант гусарского полка, так же как и я, то есть я хочу сказать -- генерал. Гасконец. Сын кузнеца, кажется.

-- Вот как! Так я и думал. У этого Бонапарта была какая-то особенная любовь ко всякому сброду. Я, конечно, не имею в виду вас, д'Юбер. Вы один из нас, хотя вы тоже служили этому узурпатору, который...

-- Ах, не впутывайте вы уж его-то сюда! -- перебил генерал д'Юбер.

Шевалье пожал своими острыми плечами.

-- Какой-то Феро... Сын деревенского кузнеца и какой-нибудь гулящей девки. Вы видите, к чему это приводит -- связываться с такими людьми!

-- Вы когда-то сами были сапожником, господин шевалье.

-- Да, но я не сын сапожника, так же как и вы, господии д'Юбер. Вы и я, мы с вами обладаем тем, чего не имеют все эти бонапартовские принцы, герцоги, маршалы. Потому что нет такой силы на земле, которая могла бы дать им это, -- возразил эмигрант с возрастающим оживлением, как человек, оседлавший своего конька. -- Эти люди просто не существуют, все эти Феро. Феро! Что такое Феро? Бродяга, которого нарядил генералом корсиканский авантюрист, вырядившийся в императора. Нет никаких оснований господину д'Юберу пачкать себя дуэлью с такой личностью. Отлично вы можете извиниться перед ним. А если этот грубиян вздумает отклонить ваше извинение, вы можете просто отказаться драться с ним.

-- По-вашему, я могу это сделать?

-- Да. Со спокойной совестью.

-- Господин шевалье, как вы думаете, к чему вы вернулись после эмиграции?

Это было сказано таким необыкновенным тоном, что старик, вздрогнув, поднял свою склоненную голову, сверкающую серебром под острыми углами треуголки. С минуту он сидел молча.

-- Бог знает, -- сказал он наконец, медленно и величественно показывая рукой на высокий крест на краю дороги, который простирал свои чугунные руки, черные как смоль на рдяной полосе заката. -- Один господь бог знает: если бы не этот крест, что стоит здесь с тех пор, как я был ребенком, я бы и сам не мог сказать, к чему мы вернулись, мы, сохранившие верность нашему богу и нашему королю. Ничего не узнать, даже голоса у людей совсем стали не те.

-- Да, Франция не та, -- сказал генерал д'Юбер. К нему как будто вернулось его спокойствие. Голос его звучал несколько иронически. -- Поэтому я и не могу последовать вашему совету. Да и как можно отказаться от того, чтобы тебя укусила собака, когда она в тебя вцепилась? Это невозможно. Поверьте мне, Феро не такой человек, которого можно заставить отстать извинениями или отказами. Но есть другой способ -- я мог бы, например, дать знать начальнику жандармерии в Сен-лаке. Феро и двух его приятелей арестуют просто по одному моему слову. Об этом поговорят в армии, в обеих, быть может, -- и в регулярной, и в распущенной, в особенности в распущенной. Но ведь это все сброд, хотя все они были когда-то товарищами по оружию Армана д'Юбера. Но какое дело д'Юберу до того, что могут подумать люди, которые, как вы говорите, не существуют? А то и еще проще -- я мог бы попросить моего зятя позвать здешнего мэра и шепнуть ему словечко. Достаточно, чтобы здешние крестьяне, вооружившись цепами и вилами, бросились на этих бродяг и загнали их в какой-нибудь глубокий ров, -- никто и не узнает. Так оно и случилось в десяти милях отсюда с тремя беднягами уланами из старой гвардии, когда они возвращались домой. Что говорит вам ваша совесть, господин шевалье? Может ли д'Юбер позволить себе поступить так с этими тремя людьми, которые, по-вашему, не существуют?