Мадам Люмьер одобрительно посмотрела на нее.

– Твоя бабушка была бы довольна, что ты стала такой самостоятельной. Да, ты знаешь, чего хочешь.

Она продолжала вспоминать прошлое, рассказывая Лизетт последние новости об их общих знакомых. Они поболтали и о других интересующих их вещах, и Лизетт призналась, что тайно посещает Белькур.

– Тебя в любой момент могут арестовать – это же незаконное вторжение на чужую территорию! – в ужасе воскликнула мадам Люмьер.

– Да, я знаю, но быть так близко и не войти… Я не могла удержаться.

– На будущее держись подальше от этого дома, – посоветовала мадам Люмьер. – Ты еще слишком молода и не понимаешь… Время летит быстро. Тебе осталось ждать два года. Они пролетят, ты и не заметишь. Вот тогда дом по закону станет твоим.

В этот момент в салон вошел мсье Люмьер, излучая радость и неотразимый шарм. Он сердечно приветствовал Лизетт, устроившись рядом с ней за чашкой чая.

– Как же много лет прошло с тех пор, как я тебя утешал в саду после похорон твоей бабушки, дорогая Лизетт, – задумчиво сказал мсье Люмьер. – Честно признаюсь, я никогда бы тебя не узнал в тех кадрах, если бы не моя жена. Но я скажу тебе одну вещь, – добавил он, – ты создана для съемок. Твое появление в кадре было шедевром.

Его жена кивнула в знак согласия.

– Да, это правда. Мальчики должны тебя еще поснимать.

Лизетт улыбнулась.

– Мне достаточно и тех кадров, – сказала она и перевела разговор на другую тему. – Мсье Люмьер, я хочу спросить, не сохранилась ли у вас случайно пластинка с негативом последнего снимка моей бабушки? Вы фотографировали ее в вашем салоне. Я потеряла фото вместе со всеми остальными вещами, когда меня обокрали в поезде.

– Да, мы храним все негативы, в том числе и тот снимок, который тебя интересует. Мы его для тебя отпечатаем.

Лизетт от всей души была ему благодарна за это. Когда через час она покинула дом Люмьеров, ее переполняла радость: возобновилась дружба с Люмьерами. Через неделю она получила новую фотографию бабушки в красивой серебряной рамке.

После встречи с Люмьерами-старшими Лизетт стала получать приглашения на музыкальные вечера, которые устраивались в их доме. Как и раньше, она с нетерпением ждала эти милые праздники. Обычно они начинались с ужина – за длинным столом, накрытым красивой скатертью, со столовым серебром и фарфоровой посудой, вазами со свежесрезанными цветами среди подсвечников. Отличная еда, превосходные вина. За столом царила непринужденная веселая атмосфера, разговаривали на самые разнообразные темы, начиная с местных и мировых новостей и заканчивая дискуссиями об искусстве и последних достижениях науки. Часто гости рассказывали веселые байки или обсуждали сенсации, наделавшие много шума, и тогда за столом периодически раздавались взрывы хохота.

После ужина начинался концерт. Муж Франциски, Шарль Уинклер, и Огюст прекрасно играли на виолончели, Маргарита – на фортепиано, остальные члены семьи брались за скрипки, флейты или другие инструменты. Мсье Люмьер обычно исполнял несколько арий, а когда выяснилось, что у Лизетт тоже красивый голос, ее несколько раз просили исполнить соло. Лизетт обожала пение, поэтому решила поступить в местный любительский хор, который давал несколько концертов в год. Так у нее появились новые друзья.

Время проходило в приятных хлопотах, и незаметно наступил новый, 1895 год. С Мишелем они теперь виделись не так часто, как раньше, поскольку Лизетт много времени посвящала своим новым увлечениям. Даже с наступлением холодов она по воскресеньям продолжала совершать велосипедные прогулки. Мишель сопровождал ее, когда ему позволяло время.

Лизетт также вступила в местное театральное общество, где выступала на любительской сцене, о чем мечтала с раннего детства. Эта мечта жила в ней еще с тех времен, когда они с отцом часто ходили в театр, и девочка участвовала в школьных спектаклях. Каждая встреча с театром была для ребенка событием, оказывающим магическое действие. Она страстно мечтала стать актрисой, стоять на сцене, освещенной огнями рампы, но, судя по репликам, которые иногда отпускал ее отец, он ни за что на свете не пожелал бы, для дочери актерской карьеры. Чтобы не нарушить гармонию их отношений, которыми Лизетт очень дорожила, и, стараясь не огорчать отца, она оставила свою мечту о театре. И вот теперь эта мечта снова ожила, пусть даже на любительской сцене.

По ее настоянию Мишель больше не заводил разговоры на тему брака, но Лизетт знала, что он только ждет подходящего момента. Конечно, если бы она хотела выйти замуж и иметь детей от человека, который был бы для них хорошим отцом, – а она не сомневалась, что Мишель любит детей, – то лучшего мужа, чем он, трудно найти. И все-таки свобода была превыше всего. Так думала Лизетт до тех пор, пока однажды, в холодный октябрьский день, в ее жизнь снова, как ураган, не ворвался Даниэль Шоу.

Он ждал ее, когда она после окончания рабочего дня – вместе с остальной толпой рабочих и служащих – выходила из ворот фабрики. Он показался ей еще выше.

На нем был красивый серый плащ и широкополая черная шляпа, на шее – малиновый шарф. Своим видом он напомнил ей человека с плаката Тулуз-Лотрека, который Лизетт недавно видела на улице. Даниэль поздоровался и, сурово насупившись, не обращая внимания на окружающих, будто их вообще не было, набросился на нее.

– Я потратил уйму времени, черт побери, чтобы найти тебя! – бешено выкрикнул он.

Лизетт не верила своим глазам. На какой-то момент она оторопела, не ожидая увидеть его здесь. Сослуживцы с ухмылкой поглядывали в ее сторону.

Слегка спотыкаясь, она двинулась ему навстречу, стараясь говорить как можно тише, чтобы другие не услышали их разговор.

– Я думала, что ясно дала понять своим уходом, что наши пути разошлись навсегда, – выпалила Лизетт.

– Ясно, но не для меня! – заявил Даниэль.

Когда Лизетт попыталась увильнуть от него, он злобно окрикнул ее, схватив за руки.

– Куда, черт возьми, ты снова пытаешься сбежать?

– Мне надо забрать велосипед.

– Плевать мне на твой велосипед! Вон стоит мой фургон!

Остановившись прямо среди толпы, Лизетт в упор смотрела на него.

– Если ты не прекратишь разговаривать со мной в таком тоне, я никуда с тобой не пойду.

Он передернул плечами.

– Извини.

На его красивых губах мелькнула горькая усмешка, и он умоляющим жестом протянул руку.

– Когда я тебя увидел, во мне опять поднялась злоба. Прости, я просто не владел собой. Сколько же времени я угробил на твои поиски!

Отдернув его руку, Лизетт про себя сравнила Даниэля с взбешенным папашей, который отчитывает свою нашкодившую дочь, но испытывает в то же время облегчение, видя ее живой и невредимой.

– Хорошо, – сухо сказала она. – Где твой фургон?

– На соседней улице.

Она шагала за ним следом, а Даниэль засыпал ее вопросами, как она живет, как попала на фабрику Люмьеров. Фургон стоял недалеко, за углом. Лизетт села в повозку, Даниэль – рядом с ней.

– Куда мы едем? – спросила она, откинувшись на спинку кожаного сиденья и сжимая в руках сумочку.

– Я знаю одно место, где мы можем спокойно поговорить, а потом вместе поужинать. Там отличная кухня. Мне говорили, что Лион – настоящий рай для гурманов.

– Я не могу. Вечером меня уже пригласили на ужин.

– Кто?

Она едва удержалась, чтобы не сказать, что это его не касается, и сухо ответила:

– Адвокат. Его зовут Мишель Ферран.

– Ты можешь послать записку и предупредить, что ты не можешь прийти.

– Нет, я не сделаю этого, – твердо заявила Лизетт, но в душе радовалась, что видит Даниэля живым и здоровым. – Долго ты еще пробудешь в Лионе?

– Завтра уезжаю в Париж. Братья Люмьеры представляют свой синематограф в Национальном обществе развития индустрии. А вообще-то я опять живу в Англии, и специально приехал в Лион, чтобы обсудить свой проект с Люмьерами. Я рад, что мне представилась возможность познакомиться с их великолепной лабораторией. Она находится здесь же, на территории фабрики, и они проводят там свои эксперименты со своей новой камерой.