Среди тех, кого удалось привлечь, был Бенжамен Констан, которому Наполеон предложил подготовить обещанную либеральную конституцию{58}. Лафайета также пригласили и предложили звание пэра. Последнее прославленный генерал отверг, но согласился оставить деревенское уединение{59} и занять место в палате депутатов, как только она соберется. Как стало ясно позднее, для Наполеона и Жозефа было бы лучше, если бы они с самого начала предоставили Лафайета тем мирным сельским трудам, которым он посвятил себя много лет спустя, поскольку ему предстояло поспособствовать второму отречению{60}.

Лафайет вспоминает в своих мемуарах, что, хотя парижане были удручены и обеспокоены прибытием Наполеона, во все последующие дни вокруг дворца собирались толпы, разделявшие энтузиазм солдат и готовые приветствовать le petit caporal (маленький капрал - фр.){61}, или pere la violette (смиренный отец - фр.), как некоторые из них совсем не к месту его называли. Действительно, признаков всеобщего ликования в первые недели после возвращения Наполеона было много. Выкрики "Vive l'Empereur!" сливались со звуками песен о Наполеоне, в витринах магазинов появились карикатуры, покрывающие Бурбонов позором и насмешками и прославляющие Наполеона. Всего за год до того карикатуры высмеивали Наполеона, что они будут делать и после, когда "Сто дней" закончатся, но в час победы власть Наполеона казалась парижанам незыблемой.

Солдаты были воодушевлены вплоть до полного неповиновения. Вернув Наполеона к власти, они считали его находящимся под их защитой и полагали, что им все дозволено при условии, что они достаточно часто кричат: "Vive l'Empereur!" Во время путешествия Наполеона с Эльбы в Париж иерархия в армии была в значительной степени забыта, низшие чины часто диктовали свою волю высшим, и их в этом поощряли. Убежденность в том, что низшие чины могут сами давать приказы, все еще превалировала, это вы-глядело так, словно Наполеон доверяет им и в то же время не может доверять маршалам Франции, и это положение вещей давало первым некоторые права.

Однажды, когда Наполеон совершал обход своих войск, несколько драгун взяли на себя смелость выступить вперед и скрестили свои мечи над его головой. Чтобы поддержать свою популярность, он принял этот жест с видимым удовольствием, так же как принимал выкрики толпы, собиравшейся у дворца Тюильри и вызывавшей его до тех пор, пока он не появлялся на балконе.

Это был звездный час армии или, по крайней мере, тех горластых и воодушевленных солдат, которые тогда задавали тон. Уже с самого отречения Наполеона в казармах ходили упорные слухи о его возвращении, и вот он здесь, он снова здесь, потому что он - величайший из людей, и нет никого лучше. Фанатично настроенные солдаты не признавали, что их кумир был когда-то побежден. В поражении 1812 года виновата была погода; поражение 1814-го было результатом измены; Наполеон никогда не ошибался.

2 апреля императорская гвардия устроила великолепный банкет в честь войск, пришедших с Наполеоном из Гренобля и Лиона, а также тех членов Национальной гвардии, которые находились на своем посту в Тюильри в вечер его прибытия. За столы на Марсовом поле сели 15 000 солдат и ополченцев, в то время как более тысячи офицеров обедали поблизости в Ecole Militaire{62}. Один за другим произносились тосты, пили за здоровье императора, императрицы и короля Рима. Затем под влиянием льющегося рекой вина офицеры в единодушном порыве вскочили на ноги, скрестили мечи над столами и поклялись умереть за свою страну. Как дорого стоил мир, обещанный Европе Наполеоном! Затем раздался возглас: "К колонне!" И длинная нестройная процессия направилась от Марсова поля к Вандомской площади, где находилась колонна{63}, воздвигнутая в честь побед Наполеона. Во главе процессии над головой, как святыню, несли бюст Наполеона, гремели барабаны, и оркестр играл "Марсельезу". Прибыв к месту назначения, офицеры поставили бюст перед колонной, а обитатели домов на площади поспешили иллюминировать окна фонарями и свечами. Владельцам домов, где огоньки появились недостаточно быстро, напомнили о патриотическом долге градом камней и звоном разбитых окон.

Тот факт, что почти все маршалы Франции верой и правдой служили королю и не подчинялись приказам Наполеона даже после 20 марта, значительно подорвал дисциплину в армии. Чин и выправка более не внушали почтения, возникали демонстрации и жалобы на тех офицеров, которые не скрывали ностальгии по правлению Людовика XVIII, даже если они охотно служили Наполеону. Возникла устойчивая тенденция подозревать, что офицеры в ранге полковника и выше недостаточно преданы императору. Из офицеров высшего звена реальный авторитет имели только те, кто призвал своих солдат перейти на сторону Наполеона до того, как король покинул Париж.

В театрах публика желала слышать такие мелодии, как "Veillons au salut de l'Empire". Мадемуазель Жорж, бывшая любовница Наполеона, сорвала оглушительные аплодисменты в Theatre Francais{64}. Когда же император сам появился там однажды вечером, его приветствовали с исступленным восторгом. Однако его реакция была скромной, по окончании пьесы он поспешно ускользнул от публики, прежде чем она успела возобновить овации.

По столице разносились самые утешительные слухи, причем, как утверждалось, из самых надежных источников. Так, барон де Тьебо был убежден в том, что Мария Луиза уже на пути во Францию вместе со своим сыном и что она приезжает с благословения Австрии и с одобрениея всех держав. Многие сомневающиеся примкнули к императору под влиянием этих слухов, торопясь занять положение в обществе до приезда императрицы.

Лишь присутствия Марии Луизы и сына императора не хватало бонапартистам для полного счастья, и они говорили друг другу, что она уже в Страсбурге.

Мария Луиза, практикуясь на клавикорде и у мольберта, старалась думать о Париже как можно меньше. Ее мысли были только о графе Нейпперге, который в тот момент готовился предпринять нечто против короля Иоахима.

С королем Неаполя никакие компромиссы были невозможны. "Если мы не раздавим Мюрата, и немедленно, - сказал герцог Веллингтон в письме Каслри, - он спасет Бонапарта".

Державы в Вене еще не до конца обговорили детали плана своей кампании, но их общим намерением было послать во Францию одновременно три огромные колонны солдат с прицелом на Париж. Россия и Австрия должны были выступить с востока (Австрия прежде должна была победить Мюрата), пруссаки должны были подойти от Рейна, войскам из Англии и Ганновера, а также армиям Нижних стран (Нидерландов, Бельгии и Люксембурга) полагалось пересечь бельгийскую границу, будучи возглавляемыми герцогом{65}.

Жители австрийской столицы, до сих пор наблюдавшие, как участники Конгресса развлекались, как они разъезжали в своих красивых каретах на балы и банкеты, - а в январе им даже довелось увидеть, как августейшие монархи правили своими санями, - ныне забавлялись непрерывными военными парадами и звуками бравурной музыки. Герцог Веллингтон отправился принимать командование армиями в Нижние страны, но царя Александра ежедневно видели облаченным в австрийскую униформу, в которой он принимал приветствия полков, шедших на войну.

Герцог Веллингтон достиг Брюсселя 4 апреля; он хорошо знал этот город, так как ребенком прожил в нем два года. Он родился в 1769 году, тремя месяцами раньше Наполеона, и время между 1781 и 1784 годами провел в Итоне. Затем мать отвезла его в Брюссель, где его образование продолжилось под руководством личного наставника. В возрасте семнадцати лет он поступил во Французскую военную академию в Анжере, а на следующий год начал свою военную карьеру в британской армии.

Ситуация в Нижних странах была тревожной, и, если бы Наполеон сразу направился в Брюссель, шансов на успешное сопротивление быть не могло. Блюхер, который должен был объединить силы с Веллингтоном, был еще в Берлине; можно было привлечь лишь несколько английских отрядов, да и те были рассредоточены на огромной территории. Герцог осмотрел позиции и 5 марта написал начальнику штаба Блюхера генералу Гнейзенау, сообщая ему о своих ресурсах и предлагая прусской армии присоединиться к нему перед Брюсселем, разместившись без промедления вдоль Мёза (Мааса) и разделившись между Шарлеруа, Намюром и Хёем. Такие сведения, как, например, об обстановке, количестве и намерениях противника, очень неопределенны, сообщал он; но ему представлялось, что союзники должны быть готовы отразить неожиданный удар, который Наполеон может нанести в любой момент.