— Сегодня утром я встретился с Герой, женой Нильсена. Она гуманитарий. Прилетела на неделю. На нас смотрит как на древних героев и боготворит своего Карла. Мы с ней купались. Протей сразу проникся к Гере нежностью, а она смотрела на него со страхом, но держалась с достоинством. Все-таки, когда Протей назвал ее по имени, ей чуть не сделалось дурно. На суше она призналась, что никак не может убедить себя, что эти рыбообразные существа — разумные и чем-то совершеннее нас. Знаешь, она египтолог и перевела папирус, кусок летописи о небесных явлениях, и представь, в нем упоминается о вспышке Сверхновой…

В гидрофоне раздались бульканье, характерные щелчки. Затем раздался голос:

— Говорит Тави. В западном секторе нет больше акул без флажков.

— Ищите лучше, — сказал Костя. — У меня еще десять дротиков. Направляйтесь к востоку. Мы ждем на отмели.

— Приказание принял.

Под нами на глубине десяти метров раскинулась коралловая отмель. Смутно обозначалось дно в пятнах солнечного света.

Костя разделся, достал маску, взял гарпун и объявил:

— Что-то я высох под палящими лучами, надо изменить среду обитания. Помимо восстановления нервного тонуса и нормальной влажности, меня влекут здешние глубины. Однажды мы тут прогуливались с Протеем и Хохом. Какой коралловый лес и водоросли! Жаль, что не захватили тогда съемочную камеру. А ты? — Не дожидаясь ответа, он прыгнул за борт.

Я отказался. Как хорошо думалось здесь, в удобном кресле! Ракета ритмично покачивалась на пологой зыби. Когда ее поднимало на гребень волны, я видел белый корабль-рефрижератор, один из флотилии, обслуживающей наш остров. Рефрижераторы ежедневно увозили продукты моря, вырабатываемые нашими заводами. Где-то в небесной голубизне просвистел воздушный лайнер. Все это немного отвлекло меня от мыслей о моем друге. Мне вначале казалось, что я думаю исключительно о нем, но наши интересы так тесно переплелись, что все касающееся его жизни, привязанностей относилось и ко мне в такой же степени.

Вот сейчас он рассказывал о Верином мимозозавре. Открытие, которое на какое-то время затмит Сверхновую. Им, наверное, уже заполнены все каналы телеинформации. Но Костя придал этому событию какой-то интимный характер. И как будто огорчился, не заметив во мне сверхинтереса к событию и Вере.

Почему он хочет, чтобы я относился к ней иначе? Ах, да! Ведь он уверен, что с Биатой у нас все кончено и он причина нашего разрыва. Теперь он хочет компенсировать утрату. Милый мой дружище!

Пассат проснулся. Вздохнул, сморщил глянцевитую поверхность валов и начал прерванный бег. У меня было такое чувство, будто в мире неожиданно что-то изменилось. Действительно, поблекло небо, набежали облака и задернули солнце. Отовсюду раздавались унылые свисты и всплески: море и ветер начали перебранку.

В такую пору у меня родятся грустные мысли. Я стал обвинять Биату в недостатке внимания к себе. При всей занятости каналов связи там у них, в обсерватории, она могла бы добиться хотя бы минутного разговора со мной или послать коротенькую фотограмму. Нет, здесь что-то не то! При первой же встрече я объяснюсь с ней. Пусть лучше плохая правда, чем такая неопределенность! Тут мне показалось, что я и впрямь измучен ею. Но я несправедлив: ведь она сказала мне зимой: «Я знаю. Не надо об этом больше. Я еще не знаю. Когда узнаю, скажу сама. Хорошо?»

В этом «хорошо» для меня содержалось обещание, почти «да». Я стал думать о сложности жизни, о счастье, которое немыслимо без Биаты, и нагнал на себя такую тоску, что впору было бросаться в море вслед за Костей.

Нет лучшего средства вернуть утраченное равновесие чувств, чем свободное парение в морской глубине. Земные горести отступают перед потоком новых впечатлений и кажутся такими незначительными в подводном зелено-голубом мире…

Над самой поверхностью взбаламученного моря скользил буревестник, распластав свои неподвижные узкие крылья. Он олицетворял собой одиночество. Он и океан и больше никого в целом свете! Аллегория понравилась мне потому, что я почувствовал себя не менее одиноким скитальцем.

У меня стали складываться белые стихи о вечном поиске счастья, да помешали Тави и Протей. Они внезапно выскочили из воды, и, обдавая брызгами, перелетели через катер. Еще издали заметив мою понурую фигуру, они подумали, что я задремал, и решили разбудить меня таким оригинальным способом. Разведчики приплыли с сообщением, что в двух милях отсюда обнаружено пять акул, еще не получивших прививок.

Я послал дельфинов за Костей. Через несколько минут вернулся один Протей и торопливо передал Костин ответ:

«К дьяволу акул: Здесь есть вещи поинтереснее этих разжиревших созданий. Пусть Иван немедленно плывет ко мне. Если, конечно, удастся разбудить этого бродягу и лодыря. Но думаю, ты найдешь способ сбросить его за борт».

Все это Протей передал, не скрывая своего удовольствия: он хлопал по воде плавниками, а в глазах его поблескивали лукавые искорки.

— Во-первых, это он бродяга, так и передай ему. «Передам! Что еще передать?»

— Пока все. Скажи лучше, что там случилось? Вместо ответа посланец со свистом втянул в легкие воздух и, показав хвост, скрылся под водой.

Уже в воде ко мне подплыл Тави и остановился, дав обнять себя и взяться за плавник. Он вел меня над застывшим коралловым лесом, распугивая черно-желтых сержант-майоров, тангфишей, похожих на синие тарелки, рыб-бабочек и стайки мальков. Они при нашем приближении, как разноцветные брызги, разлетались по сторонам. Я стал расспрашивать Тави о случившемся. Ничего особенного он не заметил, кроме громадного скопления рыб-попугаев, их здесь всегда много, да еще одной несъедобной рыбы, которая, по мнению Тави, не заслуживала особого внимания.

Костя висел среди кружевных водорослей, держась рукой за коралловую ветку.

— Ну, скорей! — сказал он нетерпеливо. — Я четверть часа пытаюсь тебя докричаться. Опять выключил гидрофон?

— Не я, а ты выключил.

— Проклятая рассеянность! Совершенно верно! Так хотелось побыть в тишине и не слышать твоего назидательного брюзжанья. Пожалуйста, не возражай хоть сейчас. Или мы упустим это милое создание. Тави! Протей! Пожалуйста, отплывите метров на пятьдесят, а то рыбы не поверят в ваше миролюбие.

— Будем в пятидесяти метрах, — заверил Тави и предупредил: — У этой рыбы ядовитый шип, мясо ее никто не ест, даже акулы.

— Откуда это вам известно?

— Всем известно, — ответил Протей, отплывая. За ним пустился и Тави. Оба были явно обижены.

— Тебе понятно хоть что-нибудь из их объяснений? — спросил Костя.

— Ничего.

— Еще обижаются! Я случайно заметил это чудовище. Постарайся не дрыгать ногами и помолчи хоть минуту или говори только с выключенным микрофоном. Пойми, что эту жертву приносишь на алтарь науки.

Из всех нор, щелей и расселин вдруг появились трехгранные кузовки и рыбы-попугаи. Особенно много было «попугаев».

Своими белыми зубами они принялись деловито обгрызать водоросли с кораллов. У рыб-попугаев забавно-тупое выражение морд, они напоминают травоядных с фантастической планеты, где понятия целесообразности формы и содержания совсем иные.

— Куда ты смотришь? — почему-то шепнул Костя. — Здесь вполне нормальная живность'. Поверни голову направо. Направо, а не налево!

Наконец я увидел существо, которое потом долго стояло у меня в глазах.

В океане трудно удивить необычностью формы и цвета, но то, что я увидел, превосходило самое смелое воображение. Рыбы-попугаи и кузовки по сравнению с увиденным чудищем казались вполне нормальными созданиями. Представьте себе существо, в котором бы сочетались рыба, птица, рептилия и млекопитающее. На его толстом, поросячьем туловище рос роговой гребень, четыре брюшных плавника напоминали ноги баклана, вместо нормального рыбьего хвоста торчал шип — продолжение спинного гребня.

Особенно сильное впечатление оставалось при взгляде на морду этого животного! Вытянутая, похожая на рыло кабана, с выступающими вперед зубами, тупая и злобная. Глаза выпуклые, чудесного золотисто-топазового оттенка. Если форма животного была отталкивающей, то окраска — самой изысканной. Ультрамарин, пурпур, золото — вот основные материалы, которые пошли на отделку его поверхностей.