— Кроме того, у него был триппер в довольно далеко зашедшей стадии. Это тоже показало вскрытие.

Мартин Бек закончил записывать, поблагодарил и положил трубку.

— Издалека несет уголовщиной, — констатировал Колльберг. В течение всего разговора он стоял за стулом Мартина Бека и подслушивал.

— Да, — согласился Мартин Бек, — однако отпечатков его пальцев в нашей картотеке нет.

— Может, он был иностранцем.

— Может, — сказал Мартин Бек. — Ну ладно, а что будем делать с этой информацией? Нельзя допустить, чтобы она попала в прессу.

— Нельзя, — согласился с ним Меландер. — Однако можно сделать так, чтобы эта информация через наших осведомителей попала к наркоманам. С помощью окружной службы защиты от наркомании.

— Гм, — сказал Мартин Бек. — Займись этим.

Утопающий хватается за соломинку, подумал он. А что еще остается? В последнее время полиция провела две облавы в так называемом подполье, причем провела их с большим размахом. Результат оказался именно таким, какого ожидали. Ничтожным. Все предвидели этот налет, кроме самых отчаянных и смирившихся. Из ста пятидесяти человек, задержанных полицией, большинство следовало сразу же отправить в исправительные заведения, если бы таких заведений хватало.

Тихая разведка ничего до сих пор не дала, а те сотрудники полиции, которые поддерживали контакты с «дном», были убеждены, что осведомители говорят правду, когда утверждают, что ничего не знают.

Многое свидетельствовало о том, что так оно и есть. Очевидно, ни у кого не могло быть каких-либо причин оберегать этого преступника.

— Кроме него самого, — заметил Гюнвальд Ларссон, который испытывал слабость к излишним комментариям.

Оставалось только одно: извлечь максимальную пользу из уже имеющегося материала. Попытаться найти оружие и допросить всех, кто имел какое-либо отношение к жертвам. Эти допросы предстояло провести свежим силам, другими словами, Монссону и старшему ассистенту из Сундсвалла по фамилии Нордин. Гуннара Ольберга не удалось освободить от его обычных обязанностей и прикомандировать к ним. В общем-то, особого значения это не имело, потому что все были уверены, что эти допросы ничего не дадут.

Медленно тянулись часы. Один день следовал за другим. Прошла уже целая неделя таких дней, потом началась вторая. Снова был понедельник. Четвертое декабря, день Святой Варвары. Морозно и ветрено; праздничное возбуждение усиливалось. Пополнение скучало и начало грустить по дому. Монссон тосковал по мягкому климату южной Швеции, а Нордину не хватало настоящей северной зимы. Оба они не привыкли жить в большом городе, им было плохо в Стокгольме. Многие вещи действовали им на нервы, в первую очередь — шум, толкотня и грубость окружающих. Кроме того, им, как полицейским, не нравилось хулиганство и быстрый рост мелких преступлений.

— Не понимаю, как вы можете здесь выдерживать, — сказал Нордин.

Нордин был коренастый, лысый, с кустистыми бровями и прищуренными карими глазами.

— Мы родились здесь, — ответил Колльберг, — и так жили всегда.

— Я приехал сюда в метро, — сказал Нордин. — На отрезке от Алвик до Фридхемсплан я видел по крайней мере пятнадцать человек, которых у нас в Сундсвалле полиция сразу же задержала бы.

— У нас не хватает людей, — объяснил Мартин Бек.

— Я знаю, но…

— Что «но»?

— Но вы сами подумайте о том, какие здесь испуганные люди. Обычные порядочные граждане. Каждый буквально убегает, если попросить у него прикурить или справиться, как пройти куда-либо. Они попросту боятся. Никто не чувствует себя уверенно.

— Такое здесь происходит с каждым, — сказал Колльберг.

— Со мной вовсе не произошло, — возразил Нордин. — Однако вскоре я тоже, наверное, стану таким. У вас есть какая-нибудь работа для меня?

— Мы получили странную информацию, — сказал Меландер.

— О чем?

— О неопознанном мужчине из автобуса. Какая-то фру из Хегерстена позвонила и сообщила, что живет рядом с гаражом, где собираются иностранцы.

— Ну и что?

— Там случаются скандалы. Она, конечно, не употребила слово «скандалы». Сказала, что они шумят. Один из самых крикливых — низенький темный мужчина лет тридцати пяти. Обычно он одевается так, как было описано в газетах. Она утверждает, что именно этот мужчина уже некоторое время не появляется там.

— Так одеваются тысячи людей, — скептически заметил Нордин.

— Да, — согласился Меландер. — Это правда. Почти стопроцентно эта информация ничего не стоит. Она настолько неопределенная, что ее трудно проверить. Кроме того, говорила она как-то неуверенно. Но если никакой другой работы у тебя нет…

Он не закончил фразу, написал фамилию и адрес в блокноте и вырвал листок. Зазвонил телефон. Меландер протянул листок Нордину и одновременно взял трубку.

— Слушаю, — сказал он.

— Я ничего не могу прочесть, — пожаловался Нордин.

Почерк у Меландера был, мягко говоря, неразборчивым. Что же касается людей посторонних, то они вообще не могли прочесть ничего из того, что он написал. Колльберг взглянул на листок.

— Клинопись, — сделал он заключение. — Или, скорее, иврит. Может, это Фредрик написал тексты, которые обнаружили возле Мертвого моря. Впрочем, для этого у него не хватило бы сообразительности. Зато я лучший интерпретатор Меландсра.

Он быстро переписал текст и вручил листок Нордину со словами:

— Теперь ты сможешь это прочесть.

— Ладно, — сказал Нордин. — Я съезжу туда. А автомобиль у вас есть?

— Есть. Однако с учетом интенсивности уличного движения и состояния дорог тебе лучше было бы воспользоваться общественным транспортом. Поезжай тринадцатым или двадцать третьим до Аксельберга.

— Ладно, — буркнул Нордин и вышел.

— Сегодня блестящего впечатления он что-то не производит, — сказал Колльберг.

— Разве можно иметь к нему за это претензии? — высморкавшись, спросил Мартин Бек.

— В общем-то нет, — со вздохом ответил Колльберг. — Почему бы нам не отправить этих бедняг домой?

— Это не входит в нашу компетенцию, — произнес Мартин Бек. — Они находятся здесь для того, чтобы участвовать в самом интенсивном розыске человека, который когда-либо проводился в этой стране.

— Неплохо было бы… — Колльберг осекся. Дальше он мог не продолжать. Несомненно, неплохо было бы знать, кого именно они разыскивают и каким образом следует это делать.

— Я всего лишь процитировал министра юстиции, — с невинным видом сказал Мартин Бек. — Лучшие силы полиции — он, очевидно, имел в виду Монссона и Нордина — работают без отдыха, чтобы выследить и схватить сумасшедшего убийцу, обезвредить которого наш первейший долг по отношению как к обществу, так и к каждому отдельному гражданину.

— Когда он это говорил?

— Впервые семнадцать дней назад. А в последний раз — вчера. Однако вчера ему предоставили всего четыре строчки на двадцать второй странице. Должно быть, он ужасно раздосадован. Ведь в следующем году состоятся выборы.

Меландер закончил телефонный разговор. Прочищая разогнутой скрепкой свою трубку, он предложил:

— А не пора ли уже сдать в архив дело об этом убийце-психопате?

Прошло полминуты, прежде чем Колльберг ответил:

— Да, самое время. Кроме того, не мешает закрыть двери и отключить телефон.

— А где Гюнвальд? — спросил Мартин Бек.

— Герр Ларссон сидит у себя в кабинете и ковыряет в зубах ножом для разрезания бумаги.

— Фредрик, попроси, чтобы все звонки переключали на него.

Меландер протянул руку к телефонной трубке.

— Заодно попроси, чтобы нам принесли что-нибудь, для меня три пирожных и капучино, заранее благодарен, — сказал Колльберг.

Через десять минут принесли кофе. Колльберг запер дверь.

Все уселись. Колльберг пил кофе и ел.

— Ситуация представляется мне следующей, — сказал он, прожевывая пирожное. — Псих, который жаждет сенсации, убийца, торчит в шкафу начальника полиции. При необходимости мы извлечем его оттуда и пропылесосим. Рабочая версия приблизительно такая: неизвестный, вооруженный автоматом «Суоми» тридцать седьмой модели, убивает девять человек в автобусе. Эти девять человек никак друг с другом не связаны, в автобусе все одновременно они оказались совершенно случайно.