Джин вытянула вперед две длинные смуглые ладони, слегка хрустнув при этом пальцами.

- Наследственность проявляется порой через много поколений, которые, по видимости, были свободны от нее, - продолжала она. - Все это страшно интересно. Мне хочется взглянуть на вашего брата, который выглядит совсем не так, как вы.

Динни улыбнулась:

- Я попрошу его приехать за мной из Кондафорда. Может быть, вы даже не сочтете его достойным внимания.

Дверь отворилась, и мужчины вошли в гостиную.

- У них такой вид, - шепнула Динни, - словно они задают себе вопрос: "Угодно ли мне посидеть с дамами, и если да, то почему?" Все мужчины после обеда становятся ужасно смешными.

Голос сэра Лоренса прервал наступившее молчание:

- Саксенден, не хотите ли вы с Бентуортом сыграть в бридж?

При этих словах тетя Уилмет и леди Хенриет автоматически поднялись с дивана, где вполголоса расходились во мнениях, и проследовали туда, где им предстояло заниматься тем же самым весь остаток вечера. Помещик и Саксенден двинулись за ними.

Джин Тесбери скорчила гримаску:

- Вы не находите, что любители бриджа как бы обрастают плесенью?

- Еще один стол? - спросил сэр Лоренс. - Эдриен? Нет? Вы, профессор?

- Пожалуй, нет, сэр Лоренс.

- Флер, значит, вы со мной против Эм и Чарлза. Все решено. Идем.

- На дяде Лоренсе плесени не видно, - тихо отпарировала Динни. - А, профессор! Вы знакомы с мисс Тесбери?

Халлорсен поклонился.

- Изумительный вечер! - воскликнул молодой Тесбери, подходя к Динни с другой стороны. - Не прогуляться ли нам?

- Майкл, мы идем гулять, - объявила, поднимаясь, Динни.

Вечер был в самом деле изумительный. Листва вязов и каменных дубов застыла в неподвижном темном воздухе. Звезды сверкали, как бриллианты, роса еще не выпала. Только нагнувшись к цветам, можно было их различить. Каждый звук - и уханье совы, доносившееся с реки, и мимолетное гуденье майского жука - казался отчетливым и одиноким. Освещенный дом смутно вырисовывался в теплом воздухе сквозь подстриженные кипарисы.

Динни с моряком ушли вперед.

- Только в такие вечера и постигаешь план творца, - заговорил Ален. Мой родитель - чудесный старик, но его проповеди способны убить веру в ком угодно. А у вас она еще осталась?

- Вы имеете в виду веру в бога? - переспросила Динни. - Д-да. Но я его себе не представляю.

- Не кажется ли вам, что о нем можно думать лишь тогда, когда ты одинок и вокруг тебя простор?

- Когда-то я испытывала душевное волнение даже в церкви.

- По-моему, одних эмоций человеку мало. Хочется еще охватить разумом тот беспредельный акт творения, который совершается в беспредельном молчании. Вечное движение и в то же время вечный покой! Этот американец, кажется, неплохой парень.

- Вы беседовали с ним о родственной любви?

- Я приберег эту тему для вас. У нас ведь еще при Анне был общий пра-пра-пра-прадед. В нашем доме висит его портрет в парике, правда ужасный. Так что родственные узы налицо. Дело за любовью, но она придет.

- Придет ли? Родственные узы обычно ее исключают - и между людьми, и между народами. Они подчеркивают не столько сходство, сколько различие.

- Вы намекаете на американцев?

Динни утвердительно кивнула.

- Что бы мне ни говорили, - возразил моряк, - одно для меня бесспорно: лучше иметь под боком американца, чем любого другого иноземца. Скажу больше - это мнение всего флота.

- Не потому ли, что у нас с ними общий язык?

- Нет. Но у нас общая закваска и общий взгляд на вещи.

- Это распространяется только на англо-американцев?

- В любом случае все зависит от того, каков сам американец, - даже когда дело идет о людях голландского или скандинавского происхождения, как этот Халлорсен. Мы ведь и сами из той же породы, что они.

- А германо-американцев вы к ней не относите?

- Отношу, но лишь в некоторой степени. Вспомните, какой, формы голова у немцев. По существу они центрально - или восточноевропейцы.

- Вам бы лучше поговорить с моим дядей Эдриеном.

- Это такой высокий с козлиной бородкой? У него симпатичное лицо.

- Он чудесный, - подтвердила Динни. - Мы отбились от остальных, и роса уже падает.

- Еще минутку. То, что я сказал за обедом, сказано совершенно серьезно. Вы - мой идеал, и, надеюсь, мне разрешат следовать за ним?

Динни покраснела и сделала реверанс:

- Юный сэр, вы мне льстите. Спешу напомнить вам, что ваше благородное ремесло...

- Вы бываете когда-нибудь серьезной?

- Не часто - особенно когда падает роса.

Ален сжал ей руку:

- Ладно. В один прекрасный день станете... И причиной этому буду я.

Динни слегка ответила на его пожатие, высвободила руку и пошла дальше.

- Эта аллея - словно коридор. Вам по вкусу такое сравнение? Оно многим нравится.

- Прелестная родственница, я буду думать о вас день и ночь. Не утруждайте себя ответом, - сказал молодой Тесбери и распахнул перед ней балконную дверь.

Сесили Масхем сидела за роялем, рядом с ней стоял Майкл.

Динни подошла к нему:

- Я отправляюсь в гостиную Флер, Майкл. Не покажешь ли лорду Саксендену, где она находится. Буду ждать до двенадцати, потом пойду спать. А пока что подберу отрывки, которые надо ему прочесть.

- Все будет сделано, Динни. Доведу его до самого порога. Желаю успеха!

Достав дневник, Динни распахнула окно маленькой гостиной и уселась выбирать отрывки. Было уже половина одиннадцатого. Ни один звук не отвлекал девушку. Она выбрала шесть довольно длинных отрывков, которые, на ее взгляд, доказывали невыполнимость задачи, стоявшей перед ее братом. Затем закурила сигарету, высунулась из окна и стала ждать.

Вечер был такой же изумительный, как и раньше, но сейчас Динни воспринимала его гораздо острее. Вечное движение в вечном покое? Если бог существует, он, видимо, избегает непосредственного вмешательства в дела смертных. Да и зачем ему вмешиваться? Внял ли он крику зайца, подстреленного Саксенденом, и содрогнулся ли? Увидел ли бог, как пальцы Алена сжали ее руку? Улыбнулся ли он? Послал ли он ангела с хинином к Хьюберту, когда тот, сраженный лихорадкой, лежал в боливийских джунглях, слушая, как вопят болотные птицы? Если бы миллиарды лет тому назад вон та звезда погасла и повисла в космосе холодной черной массой, записал ли бы это бог на своей манжете? Внизу - мириады мириадов листьев и былинок, сплетающих ткань непроглядной мглы; вверху - мириады мириадов звезд, излучающих свет, который помогает глазам Динни ощущать тьму. И все это порождено бесконечным движением в бесконечном покое, все это - частица бога. Сама она, Динни; и дымок ее сигареты; и жасмин, до которого рукой подать и цвет которого неразличим; и работа ее мозга, заключающего, что этот цвет - не желтый; и собака, лающая так далеко, что звук кажется ниточкой - потяни за нее и схватишь рукой тишину, - все, все имеет свое далекое, беспредельное, всеобъемлющее, непостижимое назначение, все исходит от бога.