— Беспокоит меня этот ваш Лохвицкий, — пожаловался Сергей. — Слишком уж он назойливо ко мне присматривается.

— Да, человек подозрительный! От него лучше держаться подальше, — согласился Максутов и сказал, что он сам устроит Сергея на американский китобой.

Друзья просидели до рассвета.

Утром офицеры и несколько чиновников собрались в кабинете начальника края.

— Вам уже известно, господа, — начал Завойко, — что Россия находится в состоянии войны с Англией и Францией. Со дня на день можно ожидать появления незваных гостей около Камчатки. Вверенный мне край может стать ареной жестоких боев. Мы должны быть готовы встретить неприятеля в любой час. Мною и капитаном Максутовым выработан план обороны порта, который я и предлагаю вашему вниманию. Суть плана сводится к одному: не допустить вражеские корабли в Петропавловскую бухту. Сие есть самое важное и решающее. Не войдет неприятель в бухту — город не будет сдан, войдет — гибель городу. Эта мысль и лежит в основе плана обороны. Все имеющиеся в порту орудия я разделяю на семь батарей. Эти батареи мыслю расположить таким образом… — Завойко стал показывать на плане порта места, где он думает поставить батареи. — На Сигнальной горе считаю нужным поставить батарею номер один. Можно твердо предположить, что эта батарея должна будет принять на себя самый яростный огонь вражеских судов. То же могу сказать о батарее номер четыре, которую думаю поставить с другой стороны Петропавловской бухты. Как видите, и эта батарея призвана будет играть главную роль в обороне порта и принять на себя первый удар врага. На эти батареи надо будет поставить офицеров испытанной храбрости и отваги.

Далее, видите, на перешейке между Никольской горой и Сигнальной предполагаю поставить третью батарею, а у Языка, идущего от материка к Сигнальной горе, — вторую. Обе эти батареи должны будут стать на пути вражеским кораблям, ежели им удастся прорваться мимо первой и четвертой батарей.

Весьма вероятно, что неприятель попытается высадить десант и захватить город с севера. Сие также предусмотрено планом.

Пятую батарею полагаю поместить на правой стороне бухты, шестую — с северной стороны города, у озера Колтушного, седьмую — у северной оконечности Никольской горы.

Для борьбы против десанта готовим также пехоту и отряды стрелков.

Вот, господа, и весь план. Прошу открыто и прямодушно высказать свои соображения, помышляя только о благе отечества.

Наступила тишина. Если до этого момента офицеры внутренне еще не ощущали войны, то теперь ее дыхание коснулось каждого, война становилась реальностью, уже диктовала свои законы и повелевала людьми. В сознании присутствующих наступил переломный момент. Старые склонности, личные предположения и планы сразу же отошли на задний план. Офицеры могли теперь только думать о войне, говорить о войне, видеть только то, что могло быть полезным в обороне города.

Офицеры подробно обсудили план обороны, высказали свои замечания.

Капитан Максутов предложил расположить первую батарею на Сигнальной горе как можно ближе к берегу и на открытой площадке, у подножия скал.

— Но на такой позиции нас моментально расстреляют, как учебную мишень, — заметил лейтенант Гаврилов.

— Зато нам ничто не помешает вести меткий прицельный огонь по врагу, — ответил Максутов. — И пока суда неприятеля расправятся с нами, мы сумеем причинить им немало хлопот.

Завойко подумал и согласился с предложением Максутова.

Обсудив еще ряд вопросов, Завойко с офицерами верхом отправились в поездку вокруг Петропавловска, чтобы на месте наметить позиции для батарей.

На другой день Лохвицкий, как и обещал, вновь навестил мистера Пимма. Он сообщил, что вопрос об его отъезде уже согласован с капитаном американского китобоя, но сам китобой еще ремонтируется и покинет порт дня через два—три.

— Вам, я вижу, скучно у нас, — заметив озабоченный взгляд путешественника, осведомился Лохвицкий. — Позвольте, я познакомлю вас с окрестностями города.

Мистер Пимм не посмел отказаться, и они отправились, как только привели лошадей. На холме в березовой рощице осмотрели чугунную колонну, воздвигнутую в честь Витуса Беринга, основателя порта Петропавловск на Камчатке.

Затем Лохвицкий и мистер Пимм поднялись на Никольскую гору, которая узкой грядой отделяла Петропавловскую бухту и порт от Авачинского залива.

— Уязвимое место, мистер Пимм, — как бы вскользь заметил Лохвицкий, показывая на седловину. — Достаточно высадить здесь десант, пересечь эту гору, и противник окажется в тылу порта. Судам неприятеля даже не надо входить в малую бухту.

— Но господин Завойко, я надеюсь, учитывает это? — озабоченно спросил мистер Пимм.

— Да, конечно! Здесь, у Никольской горы, будет стоять одна из батарей. Но орудий у нас явно недостаточно, и они так стары… Кроме того, Завойко полагает, что противник будет стремиться прорваться в Петропавловскую бухту. И основные батареи поэтому будут расположены при входе в нее.

Спустившись с Никольской горы, Лохвицкий и мистер Пимм поехали вдоль побережья. Навстречу им то и дело попадались солдаты, горожане, тянулись подводы с бревнами и камнем.

Лохвицкий бодрым тоном расспрашивал людей, как продвигаются работы на батареях, в чем чувствуется нехватка…

Объезд затянулся до позднего вечера.

“Путешественник, кажется, теперь знаком с обстановкой не хуже самого начальника порта”, подумал Лохвицкий, наблюдая, как мистер Пимм пытливо все рассматривает и ко всему прислушивается.

Когда объезд закончился и они вернулись к дому Флетчера, мистер Пимм спросил Лохвицкого, нельзя ли как-нибудь ускорить ремонт американского китобоя.

— Да, да, я сделаю все возможное, — заверил Лохвицкий. — У меня к вам тоже небольшая просьба, мистер Пимм.

— Пожалуйста!

— Не согласитесь ли вы передать одному лицу в Америке небольшое письмо? Всего несколько дружеских слов… Это вас не затруднит?

— О, нисколько! Сочту за честь оказать вам услугу, — с готовностью согласился мистер Пимм.

Лохвицкий раскланялся и, пожелав мистеру Пимму хорошо отдохнуть, сказал, что завтра он навестит его снова.

Все утро Максутов объезжал батареи. К полудню он вернулся в город.

Солнце палило нещадно. Ветер, подувший было с утра, стих. Заморившийся конь еле переступал ногами. Максутов хотел было повернуть к бухте, искупаться, полежать в тени. Но в такой день, когда все жители города — и стар и млад — вышли строить батареи, об этом нечего было и думать. Нестерпимо хотелось пить. Максутов не выдержал и повернул коня к своей квартире. Там, во дворике, на дне родничка, у денщика Василия всегда хранился жбан с отменным холодным квасом.

На крыльце, у запертой на замок двери, сидел старик Гордеев.

Гордеев жил у подножия лесистой сопки, верстах в пяти от Петропавловска, с приемной дочкой Машей. Он промышлял охотой, рыбной ловлей и слыл среди камчадалов за лекаря.

Максутов не раз ходил с н на кабанов, медведей и всегда изумлялся его редкостному знанию местности, повадок зверей и птиц.

— Кого ждешь, Силыч? — спросил Максутов. Гордеев поднялся:

— Денщика Василия, ваше благородие… Я вам тут фазана принес, ягод. — Он показал на прикрытую чистым домотканным полотном корзину. — Дозвольте, ваше благородие, спросить: что это за навождение такое? Ни души в городе, точно повымерли все… И Василий ваш сгинул куда-то.

— Мой Василий ружейным приемам обучается.

— Что так? — опешил Гордеев. — Или беда какая?

— Беда, Силыч.

Максутов спешился, прошел во дворик, достал со дна родничка жбан с квасом и, утолив жажду, рассказал Гордееву о том, что происходит в городе, к чему готовятся жители.

— Худы наши дела, ваше благородие, — опечалился старик. — Сила, видать, пребольшая идет. Давно люди сказывают: будет беда.

— Беда не беда, а обороняться надобно.