Впервые в жизни слёзы отказывались течь. И это у той, что могла зарыдать в любой миг, из-за любой мелочи...

Я умоляла. Приказывала. Грозила. Они не слушали. И не слушались. Глаза оставались сухими, а веки наливались огнём, словно чья-то щедрая рука всё подсыпала и подсыпала в них раскалённый солнцем песок пустыни.

Почему мне отказано в такой малости, как заплакать? Только лишь потому, что ОНА, прежде чем уснуть навсегда, сказала: «Не плачь, сестрёнка»?

Безвольно разжавшиеся пальцы скоро остынут. Совсем. Сколько часов прошло? Не знаю. Не хочу знать. Но мне кажется: если сдвинусь с места, если хоть на миг покину прохладную тишину храма, стану предательницей. Хоть мне и некого предавать. Больше — некого...

Они были в своём праве, нарушившие покой святилища хриплыми от желания и перебродившего мёда голосами. Они жаждали, и Юф не отказала им. Не могла отказать? Могла. Она умела отказывать так, что даже самый неуёмный сластолюбец в Ирхаде отводил взгляд и послушно спускался с каменных ступеней, уходя прочь. Она умела отказывать, но чаще соглашалась, потому что любила дарить страждущим телам утешение. Юф говорила: «Легче лёгкого пресытиться лаской, если вкушать эту пищу из умелых рук. Но чтобы научиться вкусно готовить, нужно часто бывать на кухне».

Юф... Она была искусной кухаркой. А я так ничему и не научилась. Хотела ли? Противилась ли? Кто теперь поймёт?... Но сестра удерживала меня от овладевания своим искусством. «Эти радости не для тебя, Кири: они слишком просты и грубы. Пока ты можешь видеть в людях свет, не закрывай глаз! Никогда не поздно отступить в сумерки, но выйти из них снова под палящие лучи солнца ты уже не сможешь...»

Она всегда заступалась за меня перед другими храмовыми служанками, и те сплетничали и шушукались за нашими спинами. А Юф смеялась и целовала меня в губы у всех на виду. Открыто. Горячо. Нежно. Я могла бы её оттолкнуть, ещё в тот, первый раз, но когда наши взгляды встретились... Она не смеялась надо мной и не хотела причинить боль, как другие. Но она и не была равнодушной. Взгляд тёмных и тёплых, как угольки глаз улыбнулся мне. Улыбнулся добродушно и лукаво, словно говоря: «Какое тебе дело до них? Пусть хоть разорвутся на части! А мы будем вместе. Согласна?» Никто прежде не предлагал мне дружбу, никто не хотел защитить и сберечь. Помню, сначала я испугалась. Сильно-сильно. И когда мягкие губы Юф отпустили мои, я убежала. Мне было стыдно и горько, хотя друзья всегда целуют друг друга в губы: для любви ведь есть совсем иные поцелуи. Мы и не любили. Мы просто не понимали, как раньше жили, не зная о существовании друг друга. А теперь... Теперь я немного жалею, что сплетни так и остались сплетнями...

Как тихо. Где-то там, за стенами храма шумит празднество, но сюда не долетает ни звука. Может быть, это я потеряла слух? Тем лучше. Если бы ещё перестать дышать...

— Ты хотела бы их покарать?

Покарать. Хорошее слово. Гулкое. Острое. Безжалостное. Крик ворона над полем проигранного боя. Кар-рать. Кар-ра. Наказание за содеянное. Содеянное. Созданное настойчивыми руками.

— Ты хотела бы их покарать?

Покарать. За что? За то, что очередной любовник не удержался на ногах и упал вместе с Юф? За то, что спина сестры ударилась о холодный край мраморной скамьи? Хруст переломившихся позвонков потерялся в шуме разгорячённого дыхания, и только несколько долгих вдохов спустя мужчина ощутил, что сжимает в своих объятиях безответное тело. Я хотела бы найти виновника, но его негде искать. Его просто не существует.

— Ты хотела бы их покарать?

В третий раз застоявшийся воздух храма нарушается терпеливым вопросом, и я поднимаю глаза.

Она стоит на пороге, и контуры стройного тела кажутся нечёткими из-за солнечных лучей, бликами золотящих смуглую кожу и тёмные косы. Я не вижу лица, но незнакомка окутана тончайшими шелками, складками и волнами обрисовывающими каждый изгиб. Богатая горожанка, желающая вознести молитву? Что ж, не могу в том препятствовать. Сейчас встану и провожу её к алтарям. Прости, сестрёнка...

— Покарать? Нет, госпожа.

— Девушка умерла по их вине.

— Не было ничьей вины, госпожа. Так решили боги.

Тихий смешок отдаёт горечью, как самое дорогое лакомство.

— Решили? О нет, сестрёнка: она решала сама. И выбирала сама.

Сестрёнка? Почему незнакомая госпожа так меня называет? Или... Не такая уж незнакомая?

Она входит внутрь, останавливаясь всего в шаге от меня, и мои пальцы начинают холодеть. Это невозможно!

На меня смотрит Юф. Та, что лежит на полу, рядом со смертоносной скамьёй. Та, что стоит напротив меня и улыбается той самой, ПЕРВОЙ улыбкой.

— Кто Вы? — Слова срываются с губ хрипом.

— Ты знаешь.

— Нет, я не знаю! Вы похожи на неё, но Вы — не она! Не можете быть ей!

— А если всё же смогу? Ты назовёшь меня «сестрёнкой»?

Мне так хочется верить в чудо. Верить, что Юф снова рядом со мной, снова согревает меня своим взглядом. Но я знаю: чуда не может быть. Я видела, как она умирала. Я видела, как испуганные и мигом протрезвевшие мужчины сбежали, не оставив даже горсти монет, как принято. Я сидела рядом с холодеющим телом и пыталась заставить себя плакать. Не получилось. А всё потому, что в моей жизни было только одно чудо. Моя сестрёнка. Другого чуда не будет.

И другой заступницы — тоже. Но мне и не нужна заступница. Больше не нужна. Не хочу, чтобы меня защищали. Не хочу хоронить своих защитников, которым не могу подарить на прощание даже слёзы.

— Нет, госпожа. У меня была только одна сестра. И всегда будет — только одна.

Незнакомка с лицом Юф прячет улыбку в глубине глаз и торжественно кивает:

— Пусть так. Это твой выбор. Твоё решение. Одна сестра? Хорошо. Но ты ведь не откажешься от дочерей?

— Дочерей? — Не понимаю ни слова. Очень хочу понять, но не могу.

— Твоей любви хватило бы на целый мир, Кири. Не прячь её в себе, подари тем, кто в ней нуждается.

— Нуждается?

— Протяни им руку. Сможешь?

Руку? Всего лишь руку? Смотрю на спутанный узор линий своей раскрытой ладони. Кому она нужна? Слабая и никчёмная. Холодная... Нет. Постепенно наливающаяся огнём. Тем самым огнём, что мучает мои не желающие плакать глаза. Да, я смогу. Протяну руку. Пусть не делясь огнём, а забирая его ядовитый жар у других. Да, наверное, так и следует поступить. Он будет пылать внутри меня в память об ушедших. И он не даст безвременно и нелепо уйти остальным.

— Сможешь?

Её ладонь, узкая и смуглая, движется навстречу моей. Медленно-медленно. Но всё же наступает миг, когда наши пальцы соприкасаются. И огонь, разгорающийся в моём сердце, встречает своего близнеца, сжигая всё на своём пути. Но из пепла погибшего мира рождается мир новый. Мир, помнящий пережитую боль и готовый к новым испытаниям.

Мир, в котором мою руку назовут Дланью Йисиры.