— Ах ты, тварь такая, краситься вздумала! Скоро по рукам пойдешь! Я так и знала, что ты в мать повадками удалась. Смотри, принесешь мне в подоле, не посмотрю, что родня, выгоню из дома!

Стараясь удержать набежавшие слезы, Лиза проскользнула мимо разъяренной Валентины в ванную и бросилась смывать тушь с ресниц. Ей было нестерпимо обидно, как будто на ее глазах хрупкий цветок смяла грубая и не очень чистая рука.

«Да что я такого сделала? — думала Лиза, глотая слезы пополам с холодной водой из-под крана. — Наташка все время красится, ходит размалеванная, как на маскараде, и ничего, никто и замечания ей не сделает. А мне стоило только ресницы один раз накрасить, она как с цепи сорвалась! И за что она меня так не любит?»

И действительно, с того злополучного дня, когда Лиза впервые попробовала на себе волшебное действие косметики, ее тетка начала бдительно следить за ней маниакально уверенная, что девушка вот-вот пустится во все тяжкие. Валентина требовала, чтобы племянница к девяти вечера, как штык, была дома. Она все больше и больше нагружала Лизу домашней работой. А однажды Лиза, к своему ужасу, заметила, что тетка роется в ее нижнем белье. Лиза так и не поняла, что она хочет там обнаружить, но от чувства гадливости очень долго не могла отделаться.

Возможно, Валентина боялась, что все хорошевшая Лиза переманит к себе кавалеров Наташки, которая не отличалась ни красотой, ни обаянием. Но Лиза и не думала соперничать с сестрой. Грубые повадки сверстников и варварские методы тетки внушали ей страх перед чем-то непонятным, что неминуемо ждало ее впереди. Это иногда называли сексом, иногда любовью. В результате этого, что так по-разному называлось, она сама появилась на свет, а имя ее матери навеки покрылось позором.

Лиза старалась поменьше бывать дома. В пасмурные осенние дни она бродила по городу, отогревалась чашкой чаю в библиотеке у тети Оли, садилась где-нибудь в уголке и читала, читала…

Лиза все пыталась понять, что же люди называют любовью? Из книг она знала, что любовь — это прекрасное, всепоглощающее чувство, которое увлекает за собой человека, как мощная волна океана, с которой бесполезно бороться. А бывает еще страсть, прожигающая душу и тело, подобно огню.

Когда Лиза читала о любовных приключениях прекрасных женщин с роковыми черными глазами и яркими губами и их любовниках, статных блондинах с сильными руками и чуткими пальцами, она забывала обо всем на свете. Ей начинало казаться, что это она мчится по горной дороге в открытом автомобиле, утопая в мягкой коже сиденья. А рядом с ней, источая тонкий запах дорогой косметики, сидит красавец в белой рубашке, расстегнутой на груди. Это его рука скользит по ее голому колену, забирается под шелк юбки…

Странное чувство охватывало тогда Лизу. Сначала у нее сладко сжималось где-то в груди, потом словно что-то теплое, мягкое и пушистое шевелилось у нее внутри, опускалось все ниже, ниже и сладко ныло где-то внизу живота.

Лизе так хотелось, чтобы и с ней произошло что-то подобное. Ей казалось, что стоит ей полюбить кого-нибудь, как весь мир изменится, расцветет, заиграет яркими красками.

«Но кого любить здесь, в сером, насквозь промокшем Данилове? — грустно размышляла она. — Разве что Мишку?»

Ее усатый одноклассник явно проявлял к Лизе интерес. И хотя она шарахалась от их шумной компании и избегала оставаться с Мишкой наедине, Лиза постоянно чувствовала на себе пристальный взгляд его темных глаз. А когда на тебя так смотрят, а тебе всего шестнадцать, и ты зачитываешься книжками про любовь, и у каждой девчонки уже есть друг, очень трудно оставаться невозмутимой.

Однажды в ноябре Ирка, первая модница в их классе, пригласила ее на день рождения. Лиза очень удивилась. Обычно девочки не допускали ее в свой, пахнущий косметикой и живущий сплетнями кружок. Лиза догадывалась, что это Мишка настоял на том, чтобы ее позвали.

Как всегда, Лиза чувствовала себя чужой среди своих шумных и раскованных одноклассников. Поэтому, после того как свечи на именинном пироге с яблоками были погашены, а сам пирог съеден, она поспешила незаметно выскользнуть из Иркиной квартиры. Тем более что от резкой музыки у нее разболелась голова. Похоже, ее ранний уход никого особенно не огорчил.

Было уже темно. Лиза старалась как можно быстрее проскочить сквозь тревожную темноту парка. И вдруг она почувствовала за собой чьи-то быстрые шаги. Она не успела испугаться, как знакомый голос окликнул ее.

— Лиза, что же ты ушла так быстро? Даже на танцы не осталась, — это был Мишка. — И мне ничего не сказала, — он говорил почти басом, но по-детски обиженно.

— Прости, — виновато посмотрела на него Лиза, — но мне, правда, надо домой. Ты же знаешь, что тетка кричит на меня, когда я поздно возвращаюсь.

— Да я вообще не понимаю, почему ты еще не ушла от них!

— А куда я пойду? — грустно спросила Лиза.

— Да мало ли куда? Поступай в училище, место в общежитии получишь, — начал бодро советовать ей Мишка, но Лиза стояла с таким потерянным видом, что он вздохнул: — Ладно, чего об этом сейчас говорить, пойдем, я тебя лучше провожу. Нехорошо девушке разгуливать одной в такой темноте.

Некоторое время они молча шли рядом, а когда показалась река, влажно блестевшая в темноте, Миша предложил:

— Давай посидим немного, пока я покурю. — И он подвел Лизу к старой, покосившейся скамейке.

Дул пронизывающий ноябрьский ветер. Он отчаянно шелестел верхушками уже голых деревьев, но здесь, внизу, было почему-то тихо.

Как-то само собой получилось, что Мишкина рука легла Лизе на плечо. Лиза чувствовала себя такой несчастной, такой потерянной в этом мрачном, холодном мире, что невольно прижалась к Мише. Ей просто хотелось, чтобы ее пожалели и утешили, как успокаивают заблудившегося ребенка. Но Мишка все понял иначе. Он отбросил сигарету, и его еще пахнущие дешевым табаком губы вдруг прижались к испуганному Лизиному рту. Она попыталась отпрянуть, но его руки крепко держали ее. Более того, Мишка был настроен настолько решительно, что, не дав Лизе прийти в себя, полез ей под платье.

Пока его рука шарила по ее колготкам, а настойчивый язык пытался разжать губы, Лиза, сама не помня как, лягнула его и вырвалась. Не разбирая дороги, она неслась сквозь темноту парка, а ей вслед, словно комья грязи, летели слова:

— Дура, тоже мне принцесса нашлась! Да кому ты нужна? Слишком много о себе думаешь! Все равно скоро подстилкой чьей-нибудь станешь! Не сама ляжешь, так тетка тебя продаст!

Только дома, нырнув под одеяло, Лиза с трудом перевела дух, и попыталась осмыслить, что же с ней произошло. Она прекрасно знала, что ее одноклассницы не только целовались с мальчишками, но, судя по обрывкам разговоров, долетавшим до нее на перемене, многие уже спали с ними, причем пары складывались и менялись с поражавшей Лизу легкостью. В том, что Миша попытался поцеловать ее, не было ничего необычного.

«В конце концов, то, что происходит со всеми рано или поздно, должно было произойти и со мной, — размышляла Лиза, свернувшись под одеялом в клубочек. Ее трясло, и она пыталась согреться своим дыханием. — Но почему же мне было так противно? Он поцеловал и обнял меня, и, как пишут в книгах, я должна была почувствовать возбуждение, страсть, мне должно было стать хотя бы приятно. А я ничего, кроме отвращения, не испытала! Может быть, я какая-то ненормальная, раз мне не нравится то, что нравится другим?»

Лиза согрелась и, печальная, уснула.

Все же кое-что из сказанного Мишкой надолго лишило ее покоя. Конечно, не то, что она никому не нужна. Это Лиза прекрасно знала и без него. Теперь она постоянно думала о том, как покинуть дом Валентины, где ее жизнь становилась все безрадостнее.

Лиза знала, что у Марины, ее мамы, был свой домик, где Лиза родилась и жила, пока не осиротела. Сам дом Лиза не помнила. В ее памяти почему-то сохранилась лишь яркая зелень маленького огородика и необыкновенно сладкий вкус малины, росшей возле забора. Еще она помнила, что любила срывать гроздь красной смородины и рассматривать прозрачные ягоды на свет…