Мудаки… Я прекрасно понимал, что за кордоном у ликвидаторов реакция была бы совершенно иная, и без боя они вряд ли бы сдались.

Но здесь, на родном чердаке…

Я особо мудрить не стал: "успокоив" на всякий случай рукоятью пистолета крепыша и связав его, занялся снайпером, лежавшим тихо как мышка.

– Вот что, дружище, ответь мне на несколько вопросов, – обратился я к нему, предварительно спеленав, словно ребенка. – Только, чур, не лгать. Я не мальчик и свое дело знаю туго. Это если тебе сообщили, кто я. Ну а если не знаешь, что за человек перед тобой, то лучше тебе с ним близко и не знакомиться, во избежание больших неприятностей. Этого можно достичь только чистосердечными и честными ответами. Лады?

– О чем вы… Я не представляю, что должен сказать… – забормотал он, невинно глядя мне прямо в глаза – ну ни дать ни взять жертва обстоятельств; будто и не он еще десять минут назад готов был хладнокровно расстрелять и меня и Муху, а затем преспокойно сожрать обед, запивая хорошим вином.

– Во-первых, сколько человек и кто в оцеплении?

– О каком оцеплении идет речь? – Его изумление было насколько мастерски сыграно, что я едва не поверил.

– Ты так ничего и не понял… Хлопчик, это твой ножичек? – Я показал ему финку, единственное оружие, кроме снайперской винтовки, которым он был вооружен. – Симпатяга… – Я повертел клинок, ловя солнечные лучи. – Значит, по-хорошему мы не смогли договориться…

– Мы только вдвоем…

– А ты, оказывается, очень большой лгунишка… – С этими словами я забил ему в рот кляп из найденной неподалеку грязной ветоши. – Ладно, не обижайся, я тебя предупреждал…

С улыбкой глядя на его изменившееся лицо, я спокойно воткнул финку ему в предплечье. Он закричал… нет, он попытался закричать, но на то и служил кляп, чтобы никто из жильцов дома, а еще хуже – из коллег снайпера не услышал его воплей.

– Я тебя сейчас, хмырь ушастый, на кусочки изрежу, если ты мне не выложишь все как на духу! Амбец, игрушки закончились, пацан! Вступает в права суровая проза жизни. Ты знал, куда вербовался. Я сейчас вытащу кляп, но если заорешь, то это будет последний твой крик в этой жизни. Будешь говорить? Кивни в знак согласия.

Тараща на меня мгновенно обезумевшие от боли глаза, от закивал, как заведенный.

– Исповедуйся, сын мой, и тебе полегчает… – Я отшвырнул уже ненужную ветошь.

Он рассказал все, что знал.

А знал он не много, но вполне достаточно, чтобы уяснить – в Питере на меня вышли, исследовав прошлые связи Мухи. Кирпич стоял в списке дружков моего пахана одним из первых.

Приказ они получили однозначный – уничтожить сначала меня, а потом Муху. Лучше, если сразу обоих.

Выглянув в окошко, где торчала винтовка, я убедился, что снайпер мог грохнуть и двоих: меня у двери подъезда, а Муху в комнате – отсюда она была видна как на ладони. – Ясно. Черт бы побрал нашу службу…

Я достал из кармана носовой платок и перевязал снайперу рану от финки, чтобы он не истек кровью, – мне очень не хотелось в нашей среде прослыть убийцей младенцев. А мой визави был еще молод, лишь два года назад закончил выступать в сборной страны по стрелковому спорту.

Скорее всего, ему просто надоело быть вечно на вторых ролях. Такое в спорте случается часто. Чемпионом может стать только один, и, заняв верхнюю ступеньку пьедестала, стрелки обычно своих позиций не сдают до спортивной старости – лет до сорока.

А у этого мальчика, похоже, взыграло самолюбие и страсть к опасным приключениям возобладала над здравым смыслом. Наверное, в спецучебке он был лучшим.

– Я сейчас должен тебя убить, – сообщил я ему, грустно улыбаясь. – И ты знаешь почему. Помолчи! Тебя и всех, кто идет по моему следу. Это наш закон. Свидетелей диверсантыликвидаторы не оставляют. Но ты родился под счастливой звездой. Мне надоело из-за чьей-то прихоти рвать глотки ближним. Может, ты сейчас меня и не поймешь, пацан. Но придет время, и из мусора в твоей голове произрастет понятие, что не все так просто и однозначно в этом иллюзорном мире. Вспомни тогда Волкодава – если тебе не сообщили мою кличку, считай, что я представился. И последнее – случись мне еще когда-либо встретиться с тобой на узкой дорожке по такому же поводу, считай, что ты покойник…

Настроение было отвратительным. Едва сдерживая вдруг проснувшееся бешенство, я изуродовал снайперскую винтовку до неузнаваемости; теперь она годилась разве что для сдачи в пункт вторсырья.

Ты уже старик, Волкодав… Ты уже старик… Сентиментальный ублюдок. А они тебя пожалели бы? Раскрывай карман пошире… Раскатал губу, болван.

И все же, все же…

Надоело! Моб твою ять – надоело!!! Ну почему, почему именно я должен заниматься этим дерьмом?!

Спустившись по лестнице вниз, я решительно вышел во двор. Если честно, то я просто завелся. Мне уже осточертело изображать робкую лань, спасающуюся от жестоких охотников.

К тому же вытащить Муху без осложнений – то есть незаметно – из западни, в которую превратилась наша квартира, не представлялось возможным. А значит, нужно было идти ва-банк.

Цыпа с собачкой все так же дефилировала по аллее, удаляясь от нашего подъезда не более чем на двадцать-тридцать метров. Иногда она садилась на скамейку и делала вид, что читает книгу.

Как ни смешно, но у девушки была особая миссия: если снайпер, паче чаяния, не уложит меня наповал, то она должна в общей суматохе прикончить "объект" любыми возможными средствами – от укола отравленной иглой до выстрела в лоб из дамского пистолета с глушителем. Это мне поведал незадачливый стрелок.

По его словам, эта молодая особа была опасна, как разъяренная кобра. Еще я узнал, что за домом ведет наблюдение и старший группы; последний член смертоносной компашки, водитель, коротал время неподалеку, за домами, в микроавтобусе, напичканном разнообразной аппаратурой для аудио и видеоразведки.

Командира ликвидаторов я так и не смог вычислить – ближе к вечеру между домами началось весьма интенсивное движение, а старший группы конечно же кое-что смыслил в методах наружного наблюдения.

Тогда, не мудрствуя лукаво, я направил свои стопы к даме с собачкой.

– Привет, радость моя! – Я изобразил самую неотразимую улыбку из своего донжуанского арсенала. – Привет тебе и твоему Бобику.

Разверзнись вдруг земля у нее под ногами, она, наверное, удивилась бы и испугалась гораздо меньше. Широко раскрыв глаза, девица инстинктивно, чисто женским жестом (хотя, я думаю, после спецучебки женского у нее осталось всего ничего – лишь то, что положено по анатомии и физиологии) прижала руки с сумочкой к груди.

Конечно, она узнала меня сразу; возможно, мое фото и сейчас лежало в ее ридикюле вместе с пистолетом, губной помадой, пневматическим метателем отравленных игл, замаскированным под авторучку, и пачкой презервативов на всякий случай.

Но больше всего деваху поразило то, что, несмотря на ее сверхбдительность, я появился внезапно, будто вырос из-под земли.

– Какая красивая сумочка, – между тем продолжал я болтать, взяв ее под руку. – Я ее понесу. Нет-нет, не спорь, дорогая, она тебе просто мешает наслаждаться общением с таким прелестным песиком. Впрочем, можешь отпустить этого страдальца, а то он скоро взвоет от тебя. Спокойно, спокойно, милочка… Я именно тот, кого ты ждала. И запомни: одно лишнее движение – и ты покойница. Я не шучу!

– Что… что вам от меня нужно? – выдавила она из себя, пытаясь сохранить остатки достоинства.

– Веди к старшему группы. Где он?

– Какой группы? О чем вы?

– Слушай, ты, шлендра, не изображай из себя недоразвитую. И не поглядывай на чердаки – я там уже побывал. Ваши соколы сейчас отдыхают. Нет, нет, пока ничего страшного. Я же сказал – отдыхают. Так что давай закончим базар и потопали. Да брось ты эту замученную шавку! Тебе что, выдали ее со склада под расписку?

Девушка сникла. В ее больших и, если честно, красивых глазах цвета перезрелой вишни заплескалось отчаяние: похоже, о Волкодаве она была наслышана, а потому сразу и напрочь отмела нелепую надежду начинающих спецов нашего профиля сотворить сякое-такое-эдакое, чтобы получить благодарность в приказе или – чем черт не шутит! – даже орден на пышную грудь. Деваха знала совершенно определенно: одно лишнее движение – и она труп…