Симон подошел к Элли и запустил пальцы в гриву лошади. Наконец он заговорил так, будто выдавливал слова из себя:

– Мне… мне нужна твоя помощь.

Мири уставилась на него, слишком потрясенная, чтобы произнести хоть слово. Наконец она издевательски рассмеялась:

– Ты совершенно непостижим, Симон Аристид. Однажды я тебе доверилась, даже приняла тебя за друга. Но ты лишь расправился с мужем моей сестры. Ты снова за старое? Здесь я ничем не могу тебе помочь, даже под пытками. С тех пор как я вернулась на остров Фэр, я… я потеряла всякую связь с Арианн и Ренаром. Понятия не имею, где они теперь, а также Габриэль и Реми.

Мири надменно вздернула подбородок, исключая его предположения в том, что она лжет. Симон же точно знал, что она говорит неправду, но предпочел не злить ее.

– Мне не нужен Ренар, – сказал он. – Когда-то я верил, что граф – чудовище, с каким я прежде не встречался, но теперь думаю иначе. До недавнего времени я представления не имел, что такое истинное зло. Теперь у меня гораздо более могущественный враг, слишком искусный, чтобы одолеть его в одиночку.

– Тогда почему ты пришел ко мне? Почему бы не обратиться к твоему патрону, королю? Вы с ним когда-то были единодушны в стремлении избавить Францию от колдовства, не так ли?

– К сожалению, король потерял всякий интерес к нашей кампании и увлекся другими идеями. Он оказался бесхарактерным и безвольным человеком, который настолько ослабил Францию, что едва способен удержаться на троне и противостоять растущей силе собственных вельмож.

– А… а что же твои друзья, охотники на ведьм?

– Не собирал миссии уже давно, с самого рейда против острова Фэр. Мои люди совершенно вышли из-под контроля, стали разбойничать и поджигать. Я пережил разочарование, усомнился в целесообразности своих действий, вообразил, что способен управлять этими закаленными в боях людьми, когда сам был так молод. – Губы Симона искривились от отвращения к самому себе. – Каким самонадеянным юнцом я был, безнадежно самоуверенным.

Мири подозрительно посмотрела на него. Да, он действительно был самонадеянным, упрямым, несгибаемым. Ей казалось, что он не способен признавать свои ошибки.

– А что же теперь, Симон? – спросила она.

Он провел рукой по своим спутанным мокрым волосам и хрипло засмеялся.

– Теперь я ни в чем не уверен. Я всего лишь устал… и одинок.

Ему не стоило говорить ей это. Она сама видела в его глазах усталость, чувствовала, как одиночество темным приливом переполняет его, угрожая утопить и ее. Ей пришлось обхватить себя руками, чтобы снова успокоиться.

– Так что же тебе надо от меня?

– Знаю, что не имею права ждать от тебя помощи. Все, что я прошу, – это выслушать меня. Если ты не поверишь всему, что я расскажу, то, клянусь, я оставлю тебя в покое, и ты меня никогда больше не увидишь.

Он сделал шаг к ней, она напряглась всем телом, он остановился и только протянул руку.

– Стало быть, по рукам?

Мири смотрела на эти сильные пальцы, чувствуя себя более беззащитной, чем когда-либо. Учитывая их отношения за многие годы, она должна быть совершенной идиоткой, если согласится на его предложение. Но проблема была в том, что Симон ничего не требовал. Он просил, и гораздо смиреннее, чем она могла себе представить. Вся его просьба была в том, чтобы она его послушала. Казалось совершенно неразумным отказать ему.

Но мысленно она услышала недовольный голос Габриэль:

«Ты совсем потеряла голову, Мири? После всего, что этот человек сделал тебе, ты еще боишься поступить с ним необдуманно. Клянусь, ты снова даешь ему шанс провести себя».

Перед ней действительно мог стоять сам дьявол. Мири посмотрела на Симона, но не смогла прочитать на его лице никаких ответов, взгляд его темных глаз был невыносим. Несмотря на то, что она проигнорировала его протянутую руку и прошла мимо, она тихо произнесла:

– Ладно. Возвращайся в дом как можно скорее, когда закончишь с лошадью.

– Благодарю тебя, – с облегчением произнес Симон, но усомнился, что Мири его слышала, выбегая из сарая и дождливую темноту.

Давая корм Элли, он не переставая думал о девушке. Воспоминание о Мири не менялось в его сознании очень долго. Он помнил ее молоденькой девочкой, едва превратившейся в прелестную девушку, нежную и таинственную, с безмятежными чертами лица, такую эфемерную, что, казалось, она была сделана не из того материала, что остальное человечество. Скорее она была из воздуха, света и духа.

Она больше не была той девушкой, и формы ее тела, выступавшие из-под мокрого платья, принадлежали зрелой женщине. Лицо ее похудело, стало бледнее, чем он помнил. Открытость, удивление, которые прежде были в ее глазах, теперь погасли, и под глазами легли тени. За это в ответе был он. Его следовало бы проклясть только за то, что он сделал этому нежному, доверчивому сердцу.

Когда Элли окунула морду в кормушку, Симон потер ее между глазами костяшками пальцев – эту ласку она особенно любила.

Снова и снова он предавал доверие Мири, использовал ее ради стремления очистить мир от ведьм. Невыносимо было то, что он мог бы снова начать охотиться на нее. Если бы в нем было хотя бы немного порядочности, он бы просто дождался окончания грозы, сел на Элли и уехал, найдя какой-нибудь другой способ уничтожить Серебряную розу, и оставил бы Мири в покое.

Но Симон вздохнул, зная, что он этого не сделает, потому что был насквозь мерзавцем, как считала Мири Шене.

Симон выскочил под проливной дождь с седельным вьюком через плечо. Добежав до двери дома, он снова промок до костей и ударил кулаком в грубую деревянную дверь, поцарапав себе руку. К его удивлению, дверь свободно поддалась и со скрипом распахнулась. Он быстро вошел и захлопнул ее. Убрав с лица мокрые волосы, Симон увидел, почему дверь открылась так легко: на ней не было ни замка, ни засова. Вообще-то не его это дело, но он встревожился, что женщина по-прежнему слишком доверчива.

Хижина сильно отличалась от Бель-Хейвен, где Мири жила прежде, с его прекрасными гобеленами и многочисленными спальнями. Жилая часть ее лесного дома состояла из одной большой комнаты с лестницей-стремянкой, ведущей на чердак, где едва просматривалась простая квадратная кровать. Остальная мебель внизу была тоже незатейлива и состояла из соснового стола, нескольких стульев и табуретов, комода и кипарисового шкафа. Кругом царила атмосфера уютного беспорядка, на спинку стула брошена голубая шаль, на столе лежит содержимое шкатулки для рукоделия, на крючьях в потолочных балках пучки сушеных трав, в клетке, выстланной сеном, – кролики, возможно сироты, которых Мири спасла.

Ставни на окнах были закрыты, предохраняя дом от ветра и дождя. Мягкое пламя горевших в очаге дров и свечей делало комнату похожей на теплый и сухой рай. Или это тепло исходило от женщины, которая сушила полосы у камина?

Мири сняла мокрое платье и нижние юбки, развесив их на веревке, натянутой от камина к стене. На ней была рубашка, и контуры ее тела просвечивали на фоне каминного огня. Симон без труда смог разглядеть грудь, нежный овал бедер, стройные ноги, и у него перехватило дыхание.

Когда он вошел, Мири замерла, гребень застрял в волосах. Возможно, она не ждала его из сарая так рано. Симон вытер ноги. Он столько раз вламывался в двери, врывался в дома так часто, что сбился со счета, но никогда прежде не чувствовал себя так неловко.

– Э… извини. Я пытался стучать. Мне выйти, пока ты… ты…

Мири вынула гребень из волос и зажала его в руке.

– Перестань, это глупо. Ты и так промок насквозь, только сними сапоги, они грязные.

Симон кивнул. Пытаясь не смотреть на нее, он положил седельный вьюк на пол. Израненный, усталый, промокший до костей, он все же с удивлением почувствовал, как по телу разлился сладкий огонь. Как долго он не испытывал подобных чувств, не связанных напрямую с выживанием. Его тело, однако, заявило о другом: волна страстного желания пронзила его внезапно, словно молния.