Протесты Ульянова оставались без последствий.

Тот же 1884 год. В один из осенних вечеров, после служебного дня, Илья Николаевич, как обычно, сел почитать газеты. Напоследок взял в руки местную земскую. Издавалась "Симбирская земская газета" раз в неделю, была заполнена ведомственными материалами, и читать тут, в сущности, было нечего; держал ее Илья Николаевич для справок.

Раскрыл "Симбирскую земскую газету" (это был номер за 21 октября), и в глаза бросилось одинокое объявление: "Продается сходно двухместная карета. Зад на рессорах". Это рассмешило Илью Николаевича. "Зад рессорный, мысленно пошутил он, - а в голове что?"

Однако в газете оказалась и статья, да пространная, в одном номере не уместилась. Названа: "Церковно-приходские школы". Вопрос злободневный, надо читать.

"Наконец сбылось давно ожидаемое всеми, кому дорога Россия, возвращение народной школы к ее первообразу... Церковь создавала и руководила народную школу. Так было сотни лет, так, даст бог, будет и на будущее время..."

Илья Николаевич поинтересовался, кто же это пишет: с большим апломбом, но не слишком грамотно. Авторской подписи не оказалось.

Отпала охота читать дальше. Но в тексте мелькнула фамилия Победоносцева. Держались упорные слухи, что именно он, Победоносцев, в прошлом профессор, а ныне первый в России царедворец, задумал насаждать церковно-приходские школы, чтобы вытеснить начальные, народные, подозрительные ему своим светским духом. А мнение Константина Петровича имело в правительстве вес окончательный.

В статье воскуривался Победоносцеву фимиам. А вот приведено и собственное его высказывание.

"Настоящее время, - поучал Победоносцев, - время критики. Вся наука ушла в критику... Критика стала до крайности самонадеянною, считает все постижимым для себя... Ввиду таких-то крайностей критического направления в современной науке следует старательно оберегать в себе веру, как средоточное начало истины... Сильна народная вера! Поэтому, приступая учить народ, следует заботиться не столько о том, чтобы сообщить ему знания, сколько о том, чтобы возгревать в нем эту веру, а средство к тому - в слове божием..."

Далее "Земская газета" от рассуждений общих перешла к местным симбирским делам: "Несколько лет тому назад в одном инспекторском отчете было рассказано по поводу инспектирования одной из лучших сельских школ..."

"Эге, это обо мне! - И Илья Николаевич быстро пробежал глазами следующие строки, улыбнулся: - Да, да, припоминаю... О микроскопе речь!"

Этот ценный прибор он приобрел как учебное пособие, сам же и демонстрировал его в школах, потому что не только для учеников, но и для самих сельских учителей микроскоп был в диковинку.

Одна из учениц после этого в сочинении написала:

"Когда мы смотрим простыми глазами, в капле воды ничего не видно, а когда посмотрим на нее в особый инструмент, называемый микроскоп, то увидим, что в капле воды есть змеи и гады".

Сочинение девочки-крестьянки было написано грамотно, мысли наивные, но изложены толково и самостоятельно, и Илья Николаевич, порадовавшись тому, что и женские школы в губернии наконец-то пошли в нормальный рост, привел сочинение в ближайшем же своем годовом отчете, как неплохой образец школьной работы.

Автор-аноним раскопал его и ударился в филиппику: "Скажите на милость, с какой целью было посвящать детей в таинства микроскопического мира? Вообразите положение мужика и бабы, родителей этой ученицы, когда она, с полным авторитетом, поведает, что они, глотая воду, глотают с нею разных гадов и змей! А инспектор доволен, - язвит аноним и заключает: - Весьма понятно при подобных условиях нерасположение нашего народа к новой школе".

- Ложь! - Илья Николаевич едва удержался, чтобы не порвать газету. Только на плечах мужиков да баб и держится наша новая народная школа! Семьдесят - восемьдесят копеек крестьянских в каждом школьном бюджетном рубле! А на пустое дело мужик гроша ломаного не даст! - И в новом приливе гнева: - Пачкун, вот пачкун! Пакостник из-за угла! - Илья Николаевич почувствовал слабость. Лег на диван. Ему не хватало воздуха. Расстегнул воротник, закрыл глаза.

Отлежавшись, сел, потянулся, зевнул и, складывая газету, опять увидел объявление о продаже кареты. "У кареты, следственно, зад рессорный, благоустроенный, а в голове - неважно что. Не так ли и у иных господ сочинителей?"

Глаза его смеялись...

Вот и святки. Осталась неделя до нового, 1885 года.

Илья Николаевич с утра отстоял в соборе новогоднюю архиерейскую службу, принял архипастырское благословение и только после этого, вздохнув, сел в санки. Высокое служебное положение обязывало его нанести визит губернатору, тому же архиерею, но уже в его покоях, а также всем губернским чиновникам равного с ним ранга, и к исходу дня он уже задыхался в своем генеральском мундире, испытывая крайнее неудобство от треуголки и шпаги.

Теперь он с наслаждением переоделся в домашнее.

С дружески распахнутыми руками вышел в гостиную, где Мария Александровна уже принимала Валериана Никаноровича и Гертруду Карловну Назарьевых. Отношения между семьями давно уже были скреплены чувствами искренней дружбы.

Дети, резвясь около елки, втянули гостей в хоровод. Потом с детьми осталась Мария Александровна и Гертруда Карловна, а мужчины пошли в кабинет обменяться новостями.

Сели, улыбнулись друг другу... Но тут же и помрачнели: в мыслях у обоих - гонения, обрушившиеся на народные школы. Назарьев видел, как тяжело переживает эту напасть Илья Николаевич, и страдал за него, бессильный помочь.

- Илья Николаевич, - сказал он, - отдохнуть бы вам! Не смею в крещенские морозы утащить вас в Назарьевку, я там сейчас, как медведь в снежной берлоге. Но дайте слово, что летом, даже еще весной, с первой песней соловья...

Ульянов, кажется, не слушал. От крыльев носа к кончикам губ глубокими бороздами пролегли морщины.

- Илья Николаевич! Ну послушайте же, что я скажу! - И Назарьев продолжал: - Отдых отдыхом, но этого мало. Вам надо серьезно поправлять здоровье. Хорошо бы вам за границу. В Швейцарские Альпы. Вот мы с Гертрудой Карловной недавно совершили чудесный вояж. Богатырем вернетесь, Илья Николаевич, послушайтесь меня!

- Да, надо бы... - отозвался Ульянов рассеянно. - Богатырского во мне маловато нынче.

Илья Николаевич улыбнулся, казалось бы, совсем не к месту. Но просияли и глаза. С душевным подъемом он заговорил на любимую свою тему - об учительских съездах.

Сейчас, в пору безвременья, съезды, по мысли Ульянова, должны были сыграть дополнительно новую, неоценимой важности роль. Надо сохранить кадры учителей народной школы, на выращивание которых положено полтора десятилетия; принять меры к сплочению учительства, чтобы оно выстояло, не дрогнуло перед испытаниями, не рассеялось кто куда; чтобы, когда жизнь отбросит в сторону Победоносцевых - не вечны же они! - уже на другой день в народных школах начались бы нормальные уроки...

- Все это, - говорил Илья Николаевич, - мы можем прекрасно осуществлять через съезды. В наших руках гибкий общественный аппарат, к нему и начальство уже пригляделось, да и мы ничем себя не скомпрометировали. Так что действовать и действовать!

- Да, да, конечно... - пробормотал Назарьев, чувствуя, что разговор приближается к критической точке. Но обратного хода уже не было.

- Кстати, Валериан Никанорович, вы не забыли, что в вашем Симбирском уезде учительский съезд пойдет первым в этом году? Вы, так сказать, открываете сезон, рекомендую исподволь уже готовиться.

Вот она, критическая точка.

Именно о съезде Назарьев боялся заговорить. Но деваться некуда, надо отвечать.

- Илья Николаевич! - он умоляюще поднял глаза. - Только вы не расстраивайтесь, прошу вас. Учительский съезд наш... Видимо, разрабатывается новое положение...

Ульянов потемнел и резким вопросом как бы вырвал у него внятный ответ.

- Запрещен?

- Да. Губернатор имеет указание.