На изуродованном лице Одинакового мелькнула слабая тень улыбки.

– На словах Кудрявый велел ответить на твои вопросы, если они у тебя возникнут.

– Обязательно. Скажи, почему ты и твой Кудрявый такое жуткое дерьмо? – немедленно спросил Виктор.

Просто не смог удержаться.

Вопреки его ожиданиям, Одинаковый не полез в драку и даже не обиделся.

– Жизнь дерьмовая, – спокойно ответил он. – А чтобы вышибать монету, надо соответствовать ее требованиям.

– Однако, – протянул Активист. – Я и не знал, что ты у нас мыслитель. Оксфорд? Сорбонна?

– МГИМО, – невозмутимо ответил Одинаковый. – Диплом показать?

– Ха, – чувствуя, что теряет почву под ногами, сказал Виктор. – А сколько ты за него заплатил?

– Я учился в те времена, когда образование в нашей стране было бесплатным, – все так же спокойно ответил Одинаковый. – Ну, мы будем дальше беседовать на философские темы или все-таки перейдем к делу?

Виктор поперхнулся, откашлялся и тупо уставился в карту, пытаясь справиться с растерянностью. Вот тебе и Одинаковый! А я педагогический бросил на втором курсе…

– Хорошо, – сказал он, – о деле так о деле. Что там, в этом парке? О чем вообще речь?

– В этом парке, – едва заметно пародируя интонацию Активиста, сказал Одинаковый, – с некоторых пор функционирует небольшой частный заводик по производству медпрепаратов. Строго говоря, ни черта они там не производят. Получают товар из-за бугра по оптовым ценам, здесь фасуют, разливают, развешивают, клеят этикетки.., ну, кое-что, конечно, смешивают, готовят.., ну а потом, само собой, толкают в розницу с большой накруткой.

Милое дело!

– Понимаю, – медленно проговорил Виктор. Он действительно начал кое-что понимать.

– Ни черта ты не понимаешь, – небрежно сказал Одинаковый. Он почему-то разговорился, и это обстоятельство настораживало Виктора. – Это только половина дела. А вторая половина вот какая. Мусорщина в последнее время что-то сильно роет землю, и таможня туда же.

За полгода они накрыли три крупных партии марафета… нашего марафета, не дядиного. Дилеры задыхаются, доход падает.., ну, сам понимаешь, что к чему. А на этот вонючий заводишко через десять дней должны притаранить энное количество.., скажем так, заменителей. Барбитальчик, валиум.., даже немножко Morphini hydrochloridum.

– Морфий? – воскликнул Активист. – Ничего себе, заменитель!

– Согласись, это все-таки не героин, – сказал Одинаковый.

– Не вижу большой разницы, – проворчал Виктор.

– Это потому, что ты не специалист. И вообще, это, как ты выражаешься, не твое собачье дело. Твое дело – взять, все это и отвезти по маршруту, который нарисован на плане.

– Черт возьми, – сказал Виктор. – И сколько это – «энное количество»?

– Немногим более полутонны, – безмятежно ответил Одинаковый.

Виктор хватанул ртом воздух.

– Сколько?! Полтонны?!

– Брутто, – уточнил Одинаковый.

– Вы что, рехнулись там все? Полтонны наркоты! Столько просто не бывает.

– Бывает, дружок. Что я, Хрюша, чтобы сказки тебе рассказывать?

Активист прикрыл глаза разом потяжелевшими веками. На него навалилась апатия, и он подумал, что было бы, наверное, неплохо заснуть и больше никогда не просыпаться. Только чтобы не больно… Полтонны дури, которые с его помощью выбросят на улицы города эти твари, загодя лежали на его совести тяжким грузом. Не он ли пару дней назад читал нотации Тыкве, высыпая в канализацию кокаин?

Дело было даже не в нотациях. Он уже несколько лет пытался доказать что-то всему миру и себе самому. Глупо размахивать красными тряпками и орать на площадях. Те, кому адресованы все эти вопли, их даже не слышат. Если ты недоволен тем, как распределены моральные и материальные блага в этом старом запутавшемся мире, кричать бесполезно. Взять у богатого и отдать бедному – старая тактика, такая же порочная, как и все остальные, но она, по крайней мере, дает возможность действовать, а не сидеть сложа руки, причем действовать так, чтобы плоды твоей деятельности стали наконец заметны. Это все были, конечно же, слова, но Активист до сих пор ни разу не запятнал рук кровью и никогда не отбирал у людей последнее. Ни один из тех, чье имущество он присвоил тем или иным путем, не имел права называться человеком, и совесть Активиста была чиста.., или почти чиста, если быть откровенным до конца. Как-то раз в запале спора мать обозвала его инфантильным анархистом, и он не стал ее опровергать: ее определение было недалеко от истины.

Полная свобода действий и полная ответственность за свои поступки – таково было его кредо, и, сколько он ни думал, ничего лучшего придумать так и не смог.

«Ну, и чем ты недоволен? – спросил он у себя, сидя с закрытыми глазами под холодным взглядом Одинакового. – Ты так и жил, а теперь настало время платить по счетам. Вот только неизвестно, что лучше – платить или не платить. Сука Кудрявый! Прощай, чистая совесть! Так ли, этак ли – как ни крути, все равно я по самые уши в дерьме.»

– Я вижу, тебя терзают сомнения, – снова заговорил Одинаковый, и Виктор неохотно открыл глаза. Кашемировый близнец сегодня явно был в ударе. Пожалуй, лучше было бы, если бы он говорил поменьше. – Я думаю, вот это поможет тебе с ними справиться.

Он бросил на стол перед Виктором пачку глянцевых фотографий. Шараев нехотя потянулся к пачке и взял верхний снимок. На снимке была изображена Машка – светлые волосы по ветру, брови вразлет, машет кому-то рукой и хохочет… На следующей фотографии он увидел мать, которая стояла в озябшей толпе себе подобных с плакатиком в руке, другой рукой обнимая за плечи похожую на обкурившегося кролика Вику и что-то ей втолковывая.

Виктор скрипнул зубами: калека-то чем виновата? Не выпустят, вымотают душу, кишки на кулак навертят, но заставят сделать то, что им нужно…

Он отшвырнул фотографии и посмотрел на Одинакового. Иван улыбался, словно его только что угостили конфеткой.

– Что ты скалишься, козел? – спросил у него Виктор. – Вас в МГИМО учили на руки не мочиться… Что ты скалишься, я спрашиваю?

Внутри у него все болело, как гигантский гнилой зуб.

Хотелось только одного – чтобы все это поскорее как-нибудь кончилось.

– Мне весело, – ответил Одинаковый. – А когда мне весело, я улыбаюсь. Иногда даже смеюсь. Ты очень смешной. Тебе никто этого не говорил?

– Да пошел ты, – сказал ему Виктор. Он обнаружил, что все еще держит в руке пистолет, и раздраженно отшвырнул его в соседнее кресло. – Значит, вот что вы придумали? По-вашему, полтонны марафета стоит двести штук?

Теперь Одинаковый действительно засмеялся. Он хохотал, блестя безупречными, как на рекламном плакате, зубами и далеко запрокинув голову.

– Ox, – простонал он, закончив смеяться и утирая навернувшиеся на глаза слезы тыльной стороной ладони. – Ох, уморил… Ты что же, сопляк, поторговаться хочешь?

– А почему бы и нет? – сказал Активист. – В конце концов, это я рискую головой, а не Кудрявый.

– Запомни, говнюк, – резко подавшись вперед, негромко сказал Одинаковый. – Тебе нечем рисковать. Нет у тебя никакой головы, понял? Ни головы, ни задницы, ничего. Ты все это уже потерял. Ты просто ходячий покойник, понял? И то, что я с тобой разговариваю, вовсе не значит, что мы с тобой – живые люди. Ты – труп, а я – твоя смерть. И так будет до тех пор, пока Кудрявый не подарит тебе жизнь.

– Сразу видно начитанного человека, – сказал Виктор, старательно делая вид, что слова Одинакового не произвели на него никакого впечатления. – Слушай, как ты работаешь на этого придурка? У него же три класса образования, да и те заочно.

Одинаковый в ответ только презрительно хрюкнул и снова полез в карман. На этот раз он вынул из недр своего кашемирового пальто сложенный вчетверо лист писчей бумаги и перебросил его Виктору.

– Общий план завода, – пояснил он. – Склад помечен крестиком. Внизу указано время прибытия последней партии груза. Детальный план разработаешь сам. Если понадобится помощь – деньгами, оружием, техникой, – проси.