– А ты выгляни в окно.

Ирина подошла к окну и посмотрела вниз. На тротуаре никого не было, но прямо напротив подъезда стояла вишневая «девятка» со знакомыми номерами. У нее отлегло от сердца. Она даже не подозревала, в каком напряжении провела последние четыре дня, и ощутила это напряжение только сейчас, когда оно исчезло. Глеб звонил не из больницы и не из тюрьмы – на этот раз ему удалось вернуться целым и невредимым.

"На этот раз, – подумала Ирина. – А на следующий?

А через раз? А в будущем году?"

– Я иду, – сказала она.

Глеб не вышел из машины, чтобы встретить, но она не обиделась: она постепенно привыкала жить по его правилам и подчиняться законам, которым подчинялся он. Она уселась рядом с ним на переднее сиденье, расправив под собой плащ, ахнув, приняла огромный букет роз, выхваченный им словно бы из воздуха, и не стала задавать вопросов, когда «девятка», резко рванув с места, понеслась вдоль улицы, протискиваясь в крайний левый ряд.

– Представляешь, – сказала она вдруг, – моего клиента позавчера застрелили. Петелина Анатолия Павловича. Я проект закончила, а заказчик весь вышел, и платить некому. Смешно, правда?

Она сама не знала, зачем упомянула о Петелине. Видимо, слова о том, что Петелина застрелил настоящий профессионал, все-таки запали ей в душу.

– Смешно? – переспросил Глеб, сосредоточенно глядя на дорогу. – Может быть.., не знаю. А кто это – Петелин?

Его сильные ладони спокойно лежали на рулевом колесе, светлые глаза смотрели прямо перед собой, а голос ни разу не дрогнул, но Ирина поняла, что напрасно затеяла этот разговор. Теперь она не подозревала, а знала почти наверняка, кого надо благодарить за то, что сделанный ею проект так и останется неоплаченным и, более того, невостребованным.

Но судьба проекта почему-то больше не занимала ее.

– Вот и мне интересно, – сказала она, отлично понимая, что говорит лишнее, – кто это – Петелин?

Глеб усмехнулся краешком твердо очерченных губ, по-прежнему глядя прямо перед собой.

– Странный вопрос, – сказал он после красноречивой паузы. – Откуда мне знать? Бандит, наверное, какой-нибудь. Возможно, один из тех, кто взрывал дома в Москве в начале осени.

– Возможно? – переспросила Ирина.

Вот это уже был действительно лишний вопрос. Глеб повернул голову и бросил на нее быстрый внимательный взгляд.

– Возможно, – повторил он. – А возможно, ему просто не повезло. Кто знает?

– Кто знает? – эхом повторила Ирина и подумала, что такой ответ ее, пожалуй, вполне устраивает.

Тыква остановил угнанную час назад машину у обочины, неодобрительно прислушиваясь к тому, как неохотно, с каким-то металлическим кряхтеньем и дребезжанием замирает своенравный мотор. В тесном салоне старых «Жигулей» отвратительно воняло застоявшимся табачным дымом, засаленные чехлы вызывали брезгливую дрожь.

В наступившей тишине стало отчетливо слышно, как шмыгает носом и возится на заднем сиденье Телескоп, ухитрившийся накануне операции подхватить какую-то вирусную инфекцию. Он вдруг начал с шумом хватать ртом воздух и наконец оглушительно чихнул. Тыква пригнулся и демонстративно вытер шею рукой в кожаной перчатке.

– Ну ты, бацилла, – проворчал он. – Ты что, новостей не слышал?

– Каких еще новостей? – гнусаво спросил Телескоп, ожесточенно шмыгая носом.

– Японцы классную штуку изобрели, – ответил Тыква. – Носовой платок называется. Не слыхал?

– Да пошел ты, – вяло огрызнулся Телескоп.

Активист удивленно покачал головой, подтягивая перчатки. Пробуждение чувства юмора у Тыквы было событием из ряда вон выходящим. «Напоследок», – вдруг подумал Активист и суеверно испугался: когда-то ему доводилось читать, что любая мысль, не говоря уже о произнесенном вслух слове, оставляет на ткани мироздания вещественный, материальный след.

– Время тянете, золотая рота? – нарочито грубо спросил он. – Хотите жить вечно?

Ему не хотелось говорить с ними и даже смотреть в их сторону. Они вызывали у него органическое отвращение, как будто уже начали понемногу разлагаться. Неприятнее всего было то, что эти двое недоумков, хоть и побаивались, шли на дело с явным энтузиазмом: перспектива разом отхватить по тридцать с лишним тысяч на нос совершенно заслонила от них все остальное. Тем более что в заложники взяли его мать, а не их.

«Уголовники, – с горечью подумал Активист. – Такие же мелкие бандиты, как и вся остальная шваль. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Очень умно. Чтоб ему пусто было, этому философу.»

Короткий осенний день уже догорел, оставив после себя лишь узкую розоватую полоску над краем горизонта.

Горизонт был изломан темными силуэтами высотных зданий, густо усеянных желтыми пятнами освещенных окон.

Москва равнодушно шумела вокруг: ей было наплевать на тройку психов, собиравшихся рискнуть головой ради призрачной надежды выжить.

С трудом распахнув заедающую дверцу. Активист выбрался из машины. Дверцу он оставил открытой. Ночь выдалась ясной, и морозный воздух опять напомнил ему, что зима не за горами. «Дожить бы до нее, – с тоской подумал Активист. – Страсть как неохота умирать посреди этой грязищи.»

Он закурил, зачем-то поднял воротник куртки и медленно пошел туда, где, тускло освещенная одиноким фонарем, маячила необъятная, сплошь залепленная грязью и потеками застывшего цемента корма тяжелого КрАЗа.

Телескоп и Дынников догнали его и пошли рядом, нелепые и смешные в своих камуфляжных комбинезонах, – жалкое войско, обреченное на смерть и не желающее замечать очевидного.

Карабкаясь в высоченную кабину самосвала, Виктор в последний раз оглянулся на брошенный «жигуленок».

Тыква не позаботился даже о том, чтобы выключить фары, и круглые желтые глаза ветерана отечественного автомобилестроения бессмысленно пялились в темноту. Салон тоже был освещен грязно-желтым светом потолочного плафона. «Жигуленок» словно приглашал одуматься и повернуть назад. Сейчас, когда за ними никто не следил, казалось, что в этом приглашении есть резон: пустая вечерняя улица создавала иллюзию свободы, пистолет в кармане придавал уверенности в себе и чудилось, что все еще можно переиграть и решить в свою пользу.

«Черта с два, – подумал Виктор, плюхаясь задом на продавленное дерматиновое сиденье. – Ничего уже не изменишь и не поправишь, и остается только идти напролом, стиснув зубы и зажмурив глаза, – авось пронесет.»

Тыква уселся за руль. Телескоп втиснулся на сиденье рядом с Виктором, утирая сопли рукавом пятнистого бушлата с сине-красно-белым флажком повыше локтя, и мотор самосвала ожил с грохотом и лязгом. Выхлопная труба выбросила в небо невидимое в темноте облако черного дыма, и машина тронулась.

Смотреть на дорогу из кабины КрАЗа было непривычно, словно они летели на вертолете. Под ноги все время попадался лежавший на полу «Калашников» с длинным глушителем – оружие, предназначенное для Тыквы. «Серьезное оружие, – подумал Виктор, косясь на Тыкву, который, насвистывая, вел тяжелый самосвал в сторону Царицыно. – Это тебе не колеса тырить.»

Через двадцать минут они остановились, и Виктор с Телескопом пересели в поджидавший их грузовой микроавтобус. Добывая микроавтобус. Тыква постарался превзойти себя и откопал где-то почти новенький грузовой «фольксваген-каравеллу», способный, по его словам, без особого напряга развить скорость до ста пятидесяти километров в час. Садясь за руль микроавтобуса, Виктор подумал, что, двигаясь на такой скорости по московским улицам, он свернет себе шею безо всякой посторонней помощи.

Теперь они шли колонной – впереди огромный КрАЗ, сзади темно-зеленый обтекаемый «фольксваген». Телескоп все возился на сиденье, шмыгая носом и позвякивая железом, – осматривал автомат.

– Гляди, Активист, что я ради такого дела раздобыл, – сказал он, вертя у Виктора перед носом здоровенной противотанковой гранатой, похожей на банку тушенки с ручкой. – Ка-ак шарахну!