Бросив обе «лимонки» в первую же группу фашистов, он упал в яму, чтоб его не задели осколки собственной гранаты, и, встав на ноги, увидел убегавших фашистских солдат. Впереди, в нескольких шагах от него, бойцы с колена вели прицельный огонь по бегущим. Распростертые на шоссе вражеские солдаты не шевелились. Видно, уцелевшие прятались по обочинам дороги и в ямах. Тигран кинулся догонять ушедших вперед бойцов. Вдруг из воронки поднялась какая-то фигура, из автомата нацелилась в грудь Тиграну. На мгновение перехватило дыхание. Тотчас же сзади грянул выстрел. Автоматчик упал.
Послышалось громкое восклицание:
— Аршакян, ложись!
Эго был голос Бориса Юрченко. «Значит, подоспели уже наши, атаковали с тыла?»
Тигран бросился наземь в ту минуту, когда в нескольких шагах от него разорвалась немецкая граната. Засвистели осколки, все кругом заволокло дымом и пылью.
Тигран опять вскакивал, бежал вперед, падал, стрелял так же, как и остальные, потеряв всякое представление о времени.
Стрельба постепенно ослабела и наконец совсем затихла.
…Каро поднялся во весь рост.
Перед его глазами открылось невиданное зрелище: на шоссе, в ямах и по склонам холмов в самых различных позах лежали тела фашистских солдат. Бойцы снимали с них красноармейские шинели, и убитые оставались в своих летних зеленых, лягушечьего цвета, мундирах.
Каро смотрел на фашистов и думал: «Так вот они какие! Это они ночью говорили: „Доберемся до Харькова и согреемся в постели русских Марусек…“».
Вместе с Игорем следуя за своим лейтенантом, который направлялся к группе командиров, Каро прошел мимо пленных гитлеровцев.
С них также сняли красноармейские шинели. Они сидели прямо на земле, посиневшие и дрожавшие от холода. Несколько раненых прилегли на копнах пшеницы. Это были большей частью сухопарые, долговязые люди; форменное обмундирование делало их похожими на больших зеленых ящериц.
Просматривая какие-то бумаги, командир батальона разговаривал с комиссаром и старшим политруком.
До слуха Каро донеслось:
— Итак, убито двести девять человек и взят в плен тридцать один. Среди убитых один майор, один капитан и четверо лейтенантов. Среди взятых в плен один капитан и два лейтенанта, а прочие — всякая обозная шваль и рядовые. Наши потери — семь человек убитыми и тринадцать ранеными. Трофеи — оружие, повозки, документы и прочее…
— Утверждаем доклад комбата, не так ли? — устало улыбнулся комиссар полка.
Наклонившись в сторону капитана Юрченко, старший политрук подтвердил:
— Утверждаем, друже, целиком и полностью утверждаем!
Кто-то схватил Kapo за руку. Он обернулся: это был Аргам. Он кинулся на шею Каро.
— О, как я рад тебя видеть! Но ты ранен, Каро? Мне сказали, что ты ранен. Хорошо, что легкая рана, очень хорошо…
И, не давая Каро вставить слово, Аргам продолжал:
— А ты знаешь, что первым заметил их я? И я же пошел в разведку. Тебе говорили об этом?
— Ну как же, говорили, — подтвердил Каро с доброй улыбкой.
— Я словно опьянел! — продолжал Аргам. — Честное слово, точно в самом деле опьянел! Был бы ты с нами, видел бы что творилось! Ты знаешь, я стрелял из ручного пулемета. И падали же они — словно сбитые градом стебли. Невозможно описать. Какой крик они подняли! А мы все били и били. Но в какую ловушку мы поймали их, боже мой, в какую ловушку! Сегодняшнее утро мне навсегда запомнится. Болит у тебя затылок, да? Ничего, пройдет, потерпи, дорогой…
— Да и не очень болит, несильный удар был, лопаткой.
— Лопаткой? А зачем вы подпустили их так близко? Вот мы всех до единого скосили из пулеметов. Какая надобность в рукопашной схватке?
Тигран беседовал со старшим лейтенантом Степаном Малышевым. Малышев и был тем командиром, вместе с которым Тигран пошел наперерез фашистам и которого он заменил у пулемета, когда Малышева ранили в плечо.
— Как будто неплохо сработали, товарищ старший политрук! — говорил Малышев с мальчишески-доброй улыбкой. Перекинутый через плечо широкий бинт поддерживал раненую руку. — А вы, товарищ старший политрук, уж извините, очень горячий!
«Какой красивый парень, какие тонкие черты лица… — думал Тигран. — А ведь ночью казался исполином… По лицу и не примешь за героя, а какой смельчак!»
— Сколько лет вы в армии, старший лейтенант?
— Еще с финской. Там немного подучился воевать. А по специальности я почти что филолог. Собирался поступать в аспирантуру…
Батальон начал строиться к маршу.
Аргам в последний раз обнял Каро.
— Теперь мы вместе, будем встречаться! — крикнул он, бегом направляясь к своей роте.
Каро посмотрел вслед товарищу. До последних дней он еще ни разу не видел Аргама таким оживленным. Это было приятно, особенно если вспомнить, каким мрачным и подавленным выглядел Аргам все это время.
Тела убитых бойцов положили на захваченные у врага повозки. На остальных поместили тяжело раненных; троих, которым не хватило места на повозках, бойцы понесли на носилках. На носилках несли и Миколу Бурденко. Каждый раз, когда товарищи сменялись у носилок, Бурденко приподнимал голову, чтобы увидеть, кто же теперь будет нести его, и с каждым шутил.
— Спасибо тебе, кардаш[5], большое спасибо! — говорил! он Гамидову. — Какая у тебя добрая мать, что такого сынка родила!
— А ты лучше мало-мало говори, лучше спокойно лежи, — дружески советовал ему Мусраилов. — Такого болтуна в жизни не видал: раненый, а все говорит и говорит!
— Увидишь еще, кардаш, еще многое в жизни увидишь! Ранен-то я в плечо, а рот да язык у меня, слава богу, целы.
Аргам чаще остальных уступал свое место у носилок. Микола и тут не удержался от шутки:
— Спасибо тебе, ахпер-джан[6], не забуду никогда, что меня нес армянский поэт. А вот силенки-то у тебя маловато, так и остался ты интеллигентом… Нужно тебе закалиться, необходима тебе, ох, как необходима хорошая физкультура!
Заметив, что Арсен долго не уступает своего места у носилок товарищам, Бурденко с упреком взглянул на него:
— Ну, зачем мучаешься зря, Арсен Иванович, уступи другим.
Видя, что Тоноян продолжает спокойно шагать, не обращая внимания на его слова, Бурденко рассердился:
— Говорят тебе, передай, а то сойду с носилок!
И только когда Тоноян уступил место одному из товарищей, Бурденко успокоился.
— Шагай рядом со мной, Арсен Иванович, чтобы я видел тебя…
Расчувствовавшись, Микола каждому собеседнику умел сказать слово «брат» на его родном языке.
Через несколько часов батальон догнал остальные подразделения полка и расположился на отдых у высокого лесистого холма. Бойцы хмуро смотрели на группу пленных. Многих интересовал вопрос — как были захвачены в плен фашисты. Бойцы батальона рассказывали о ночной схватке с врагом. Особую готовность удовлетворить любознательность окружающих проявлял Аргам Вардуни. Он без устали рассказывал о том, как выглядело поле боя после сражения. Временами он бывал окружен многочисленными слушателями, словно экскурсовод, дающий в музее объяснение перед особо интересными экспонатами.
Но вот Аргам подошел к высокому пленному с наружностью Дон-Кихота.
— Ну, как вы чувствуете себя, герр завоеватель? — серьезно спросил он по-немецки.
Пленный выпрямился и с искаженным злобой лицом выкрикнул тонким, пронзительным голосом:
— Хайль Гитлер!
Аргам почти непроизвольно вскинул автомат, но кто-то быстро перехватил его руку — это был комиссар полка.
Долговязый гитлеровец смешался с остальными пленными.
Наблюдатели донесли, что в лощине показались фашистские войска. Немного погодя уже без бинокля можно было разглядеть двигавшиеся по большаку гитлеровские полки, которые уверенно, ничего не опасаясь, втягивались в лощину.
В последние дни своего продвижения не встречавшие отпора советских арьергардов гитлеровцы осмелели, уверившись, что перед ними путь открыт, и спокойно вступили в узкую лощину между высокими холмами. Вместе с пехотой двигались обозные повозки, артиллерия, автомашины.