— Убей его, папа! Убей!

Она повернулась к Тони и ударила его в лицо. Он наставил на нее пистолет, когда Лиленд выстрелил, ранив его в правую сторону груди. Тони смотрел на Лиленда, не веря в случившееся, но тут вторая пуля попала ему в плечо, отбросив назад. Стефани опять кинулась на него.

— Уходи, детка! Теперь он мой, и он знает это!

Тони попытался выстрелить ей в живот, не отпуская ее руки. Она повернулась к Лиленду, когда Тони пытался прицелиться в него.

— Застрели его! Он сказал, что убьет тебя!

Она снова ударила Тони. Лиленд выстрелил в третий раз и промахнулся. У него оставалось восемь патронов. Тони отступал, держа Стефани. Лиленд встал в исходное положение и приготовился стрелять снова. Первый выстрел пришелся Тони в желудок, в трех дюймах от пупка. Лиленд выстрелил еще раз, вынуждая его отступать на зал, к окну. Третья пуля легла между первыми двумя и прошла насквозь. От ее удара стекло покрылось матовыми трещинами. Тони не отпускал Стефани и валился назад. Лиленд выстрелил еще три раза, не промахнувшись.

Тони упал на окно и выбил стекло спиной. Он ухватил Стефани за руку, зацепился пальцами за ее запястье и, падая из окна, потащил за собой. Он был почти мертв. Пока они летели вниз, Лиленд слышал, как пронзительно кричала Стефани.

А люди на улице ликовали и визжали от восторга. После того, как Стефани умолкла навеки, Лиленд еще долго истошно кричал, вторя угасшему крику своей дочери.

10.38, тихоокеанское поясное время

Он все кричал, уставившись на открытое окно, за которым простиралось сверкающее небо. Он повернул браунинг и заглянул в дуло. Если бы она послушалась его, она была бы жива, цела и невредима. Она должна была довериться ему.

Но она даже не слушала его. «Застрели его, папа!» — крикнула она.

— Стеффи!

Что теперь ему надо было делать? Чего еще ждали от него, дрессированной ищейки? Толпа все вопила и визжала. Что им надо? Жаждали еще крови или денег?

Или они злились, не веря, что получат деньги? Ему не хотелось подходить к окну. Он не хотел видеть, что произошло там, внизу. К тому же не было нужды демонстрировать всем, что он опять остался жив.

Он не был уверен в этом. Ему было все равно. Теперь он вообще не знал, что могло иметь значение.

Он не двигался. На него навалилось знакомое чувство. Он пережил его, когда умерла мать, когда распалась семья, когда умерла Карен. Это чувство подсказывало ему, что пора уходить, что лучше умереть. Сейчас оно снова хватило его и с такой силой, словно никогда не покидало его и все это время жило рядом. В человеке всегда живет мысль о смерти. Ему нет никакого прощения, никакого прощения в этой жизни. Что можно сказать о мужчине, если он пережил всех женщин, любивших его когда-то? О мужчине с оружием в руках? Оружие означало смерть и ничего больше.

Шаркая, он побрел к восточной стороне здания и поднял рацию.

— ...внутри. Джо, если ты слышишь меня, повторяю: мы находимся внутри, и некоторые заложники уже спустились.

Он решил оставить рацию включенной. С улицы доносились голоса, требовавшие денег. Как таких крикунов называют на стадионе? Луженые глотки. Шесть миллионов долларов. На вооружение, на оружие. Застрели его, папа. Миллионы на строительство моста. Миллионы и миллионы, как будто в этой безумной жажде денег и накопительства был какой-то смысл. Как будто деньги могли хоть на день продлить вашу жизнь. Как будто вы будете есть больше двух яиц на завтрак, по выражению Стейнбека. Как будто деньги исчерпывали все представление о жизни. Что Стефани искала в этой жизни? Что толкнуло ее на это? Что заставило Малыша Тони поверить в революцию?

Шесть миллионов долларов. Президент «Клаксона» находился там, на улице, взирая на руины своей штаб-квартиры и гадая, удастся ли его страхователю уйти от выплаты компенсации. Лиленд работал на страховую компанию и знал, что в этом ничего невозможного не было. Оружие — это совершенно отдельная статья, оно — вне закона и не учитывается в общей сумме риска, которая должна покрываться страховым договором. Мысль об этом заставила Лиленда улыбнуться. Разве можно причинить боль нефтяной компании? На ней это никак не отразится, если только акционеры не потребуют, чтобы виновные были отправлены в тюрьму. У него оставалось два патрона. Это было все, что нужно. Всем счастливого Рождества! Он стал опять подниматься по лестнице, плача, как ребенок.

Когда Стеффи была маленькой, они играли в шашки и «Монополию». Она родилась во время войны, и в первые четыре года ее жизни они мало виделись. Был период, когда он отсутствовал дома два года. Когда он вернулся, они с Карен решили восполнить ей все, что она недополучила, чувствуя, что война травмировала ее не меньше, чем их самих. Они хотели дать ей все...

Среди забот и суматохи повседневности, вы забываете, что память, как правило, хранит как наибольшую ценность самые незначительные и будничные моменты вашей жизни. Шашки и «Монополия». Их отношения испортились, когда он начал пить, но, когда она поняла что он завязал навсегда они улучшились. Ему не нравился ее муж, Дженнаро.

Она осталась бы жива, если бы он сдался и сделался сторонним наблюдателем или покинул здание, чтобы вызвать полицию. Нет, он не был в этом уверен. Он с трудом понимал, почему столько всего натворил за ночь. Самое лучшее было бы опоздать на самолет в Сент-Луисе. Инцидент по дороге в аэропорт мог бы задержать его. Мог бы, если бы он покорился судьбе. Но, верный своим принципам, он взялся за оружие. Надо было слушать, что ему говорили. А его несло, как безумного, словно ему не терпелось увидеть, как умрет его дочь.

Любой полицейский вам скажет, что рано или поздно, вы осознаете каждую допущенную вами ошибку. Жизнь вынуждала его делать ошибки. Человеческой натуре свойственно ошибаться, а также создавать ситуации, которые порождают ошибки. Может быть, у Малыша Тони было время подумать, где он ошибся? Тони понял, что у Лиленда за спиной оружие, и все-таки он умер. Стеффи помогла ему всаживать в Тони одну пулю за другой. Она винила себя за то, то произошло с ее отцом. Она несла за это ответственность. Никто не подумал об этом.

Если бы он целился Тони в голову, он мог бы убить Стеффи. Если бы она вырвалась, он разрядил бы в него весь браунинг. Это помогло бы. Может, в перестрелке Лиленд и погиб бы, но это было бы лучше, чем то, что произошло.

Он ввалился на сороковой этаж, держа браунинг в руке. Прятаться было не к чему. Он прошаркал мимо комнаты правления, стол в которой был завален пачками денег, и двинулся к лестнице, ведущей на крышу. Надо было действовать быстро; если полиция была в здании, то они уже поднимались наверх, пусть медленно, осторожно, но поднимались. А это значило, что его свободе действий наступает конец.

Дойдя до начала лестницы, он постарался двигаться тише. Он чувствовал, что девушка находилась там, уверенная, что ей ничего не угрожает снизу. Он напомнил себе, что оказался жертвой, что его дочь — если бы не эти люди, в том числе эта девчонка, — была бы сейчас жива. Если бы он поймал ее, она бы уже давно была мертва. Лиленд с самого начала отдавал себе отчет в рискованности этого дела; Стеффи, может быть, тоже понимала это, но не смогла до конца оценить всю сложность положения.

Торопиться не надо. Может быть, они и догадаются, кто был виновником всего происшедшего за последние несколько минут и как все это случилось, но он не допустит никаких свидетелей, которые потом будут оспаривать его версию событий. Всю жизнь он носил то один жетон, то другой, не задумываясь, какой он полицейский — хороший или удачливый, но одно теперь он знал наверняка — как совершаются преступления. Кто-то сказал, что человек, оказавшийся жертвой преступления, не несет ответственности за свои действия. Этот довод не помог Патриции Херст, а ему поможет.

Итак, правило первое — никаких свидетелей.