Глядя на него и не веря своим глазам, Бренетта прошептала:

– Рори? Ах, Рори, мы сделали это. Мы в безопасности.

Брент взял у Рори дочь.

– Нетта! Нетта, что ты здесь делаешь? Что с тобой случилось?

– О, папа, – крикнула она, – я пришла, чтобы найти тебя, но заблудилась. Мистер О'Хара спас мне жизнь.

– Рори спас тебя? – удивленно переспросил Брент.

– Нет, не Рори, мистер О'Хара. Он там, сзади меня. Рори оглянулся. Сквозь обуглившиеся деревья пожирающей волной накатывался бушующий ад.

– Па. О, Боже, только не папа.

Ноябрь 1874 – «Спринг Хейвен».

Мариль сидела в кабриолете стоявшего возле небольшого белого дома на окраине Бельвиля. Она задумчиво смотрела на него, вспоминая, какой счастливой росла она здесь. Ее отец, преподобный Стоун, был любящим, нежным, хотя временами и строгим отцом. Рядом постоянно находились друзья и родственники; Тейлор и Филипп, доктор Рид с женой и дочерью Элизабет, кузены Джеффери и Роберт Стоуны. Отец умер сразу после конца войны. Когда Элизабет Рид признали психически ненормальной, доктор и миссис Рид уехали в поисках помощи для нее. Мариль слышала, что Элизабет повесилась, находясь в сумасшедшем доме. Тейлор уехала так далеко, что все казалось почти сном. А ее дорогие кузены… Джеффери пал геройской смертью в разгар войны между Штатами, а Роберт потерял руку.

Она старалась не думать о визитах Филиппа в этот дом в то время, когда он ухаживал за ней. Ах, какой счастливой и возбужденной была она. И отец… Он так гордился, что его дочь выйдет замуж за человека из рода Беллманов. Для Мариль это стало счастливым концом ее собственной сказки – бедная девушка выходит замуж за прекрасного принца.

Но брак окончился неудачей, и воспоминания только причиняли лишнюю боль.

Слегка стегнув лошадь, Мариль отъехала от дома, направляясь назад, в «Спринг Хейвен». Она не спешила возвращаться, ей совсем не хотелось. Все, что ее там ожидало – это большой погруженный в гробовую тишину дом, дети, ходившие только на цыпочках и разговаривающие шепотом.

– Но когда придет весна, так тихо не будет, – произнесла она вслух.

Мариль только что нанесла визит доктору. Он подтвердил ее догадки. Она снова беременна. Но радости она не испытывала. Она носит под сердцем ребенка Алана, а сам он уехал. Мариль отослала его прочь сразу после несчастного случая с Филиппом, потому что вина тяжелым грузом давила на сердце.

– Я уеду, если ты хочешь этого, Мариль, – сказал Алан в тот последний вечер. – Но я вернусь. Когда-нибудь, ты почувствуешь необходимость во мне, и я буду здесь.

– Нет, Алан. Ты не должен возвращаться. Наша любовь преступна. Посмотри, что она сделала с Филиппом.

Он крепко сжал ее в объятиях, его мрачное лицо стало совсем злым.

– Это сделала не наша любовь, Мариль, и никогда не говори так. Филипп уже был болен, когда я появился здесь, и ты знаешь это. Что случилось с ним, произошло бы так или иначе.

Потом он поцеловал ее и ушел. На следующее утро он исчез; и Мариль понятия не имела, куда.

Филипп сидел в кресле возле окна, пристально разглядывая тихий ноябрьский день. Он никогда не покидал свою комнату. Он обнаружил, что надо гораздо больше сил, чем у него было, чтобы сталкиваться лицом к лицу с цветущим миром внизу, поэтому он оставался в своей комнате всегда угрюмый, часто испуганный и одолеваемый жалостью к себе.

Филипп так и не смог воспроизвести события, предшествующие его падению. Но он помнил, как долго его преследовал призрак. Казалось, он понимал, что стал его жертвой, но больше он не звал Филиппа. Однако ощущение, что оно где-то поблизости, не покидало его. Вот и сейчас, призрак пошевелился в углу, пронизывая холодом всю комнату. Он ждал… Ждет, все время ждет. Когда наступит благоприятный момент, он сразу же охватит Филиппа.

Итак, они оба ждут.

Мартин поморщился, но не издал ни звука, и учитель еще раз опустил линейку на его раскрытые ладони.

– Вот так, господин Беллман. А сейчас посидите вон там, до тех пор, пока класс разойдется. Полагаю, это послужит уроком не повторять свои оскорбления.

Мартин ничего не ответил. Его большие карие глаза были наполовину скрыты под опущенными веками, когда он решительно направился к табурету в углу. Мальчик сжал страдающие от жгучей боли ладони в кулаки, стараясь подавить набегавшие слезы. Кто-то из ребят захихикал, но строгий взгляд мистера Йорка мгновенно установил тишину.

Неприятности начались сегодня утром, когда Питер Хейл стал насмехаться над потертыми брюками Мартина. Питер был сыном янки-саквояжника,[2] который купил Розвуд за налоги, точнее сказать украл Розвуд. Когда класс разошелся на обеденный перерыв, Мартин присоединился к Меган, Алистеру и Кинсли на школьном дворе. Питер и еще два парня подошли и возобновили насмешки. Он смог не обращать на них внимания до тех пор, пока Питер не зашел слишком далеко в своих колкостях.

– Не удивительно, что вы не можете получать прибыль с плантации, чтобы купить кое-какую одежду. Ведь у тебя сумасшедший калека вместо отца.

Питер не успел сбежать. Мартин так быстро налетел на него, что застал всех врасплох. Склонив голову, он ударил обидчика в живот, а потом начал бешено работать кулаками, постоянно выкрикивая:

– Ты, грязный ублюдок янки! – он ни за что не остановился бы, если рука мистера Йорка не схватила его за воротник, резко отбрасывая назад и лишая воздуха.

Сейчас он сидел, мысленно проклиная учителя из Новой Англии, сына саквояжника – это белое ничтожество, и судьбу, которая, казалось, действовала против него.

Март 1875 – «Хартс Лэндинг».

Она почувствовала, что он изменился. Он стоял по другую сторону ограды, опираясь на перила и внимательно глядел на нее. Огонек повела в его сторону ушами и тихонько заржала.

Трехлетняя кобыла огненного цвета с крепкими, развитыми мускулами, рысью пересекла загон, направляясь к своему хозяину. Она ткнулась в его плечо мягкой мордой, словно прося, чтобы он погладил ее по шее. Она давно забыла тот ужасный момент почти год назад, когда его лассо стянуло ее шею. Сейчас она смотрела на него доверчивыми глазами, прислушиваясь к его успокаивающему голосу, пока он почесывал лошадь.

– Рори, это правда?

Он отвернулся от рыжей кобылы и смотрел, как Бренетта подбегает к нему.

– Это правда? – снова спросила она. – Ты действительно уезжаешь?

– Да, это так.

– Но почему?

Рори молча смотрел на нее, стараясь запечатлеть в памяти ее образ, чтобы сохранить его на месяцы, а может быть, и годы предстоящей разлуки. В свои почти двенадцать лет, Бренетта была тощей, как жердь, почти бесформенной под мешковатыми брюками, которые она носила по-прежнему. Начинающие развиваться груди скрывались под просторной рубашкой. Видавшая виды шляпа тщетно пыталась спрятать от солнца густо усыпанный веснушками нос. Он улыбнулся, подумав, как сильно ему будет не хватать ее постоянных надоедливых просьб поехать с ним, куда бы он ни отправлялся, прокатиться на Огоньке, сделать это, увидеть то…

– Я еду, потому что этого хочет твой отец, – ответил Рори, поворачиваясь лицом к кобыле.

Бренетта дотронулась до его локтя.

– Но ты не хочешь ехать в Нью-Йорк, не так ли?

Минуту он молчал. Нет, он не хотел ехать; он не хотел покидать свой дом, друзей, эту землю. Но после всего, что Брент Латтимер сделал для него, как он мог отказать ему? Здесь с ним всегда обходились, как с родным сыном. Его обучали, поддерживали, воспитывали как равного себе. Они ни разу ни слова не сказали против его отца, ни до, ни после его смерти. Фактически, они считали его настоящим другом, который погиб, спасая их дочь. Поэтому, если Брент хотел, чтобы он ехал в Нью-Йорк обучаться банковскому делу, посмотреть другую жизнь, он согласен. И сделает все от него зависящее, чтобы добиться наилучших успехов. Поглаживая Огонька по носу, Рори ответил: