– Вы вызвали санитарную машину и машину скорой помощи? – спросил он.

– Сразу, как только прибыл сюда, – сказал патрульный.

– Хорошо.

– Дальше еще два трупа, – послышался чей-то голос.

Клинг наконец оторвал взгляд от мужчины в костюме из индийской ткани. Голос принадлежал человечку крохотного роста и совершенно лысому. В облике его было что-то птичье. Он стоял у книжных полок и как-то неестественно прикрывал рот рукой, словно боялся закричать. На нем был довольно ветхий коричневого цвета пуловер, из выреза которого выглядывал воротничок белой рубашки. На лице его застыло выражение крайнего ужаса. Он тихонько всхлипывал, и эти его приглушенные рыдания сопровождались потоками слез, непрерывно льющимися из глаз. Направляясь к нему, Клинг успел подумать: “Еще двое. А Мейер говорил, что тут три трупа. Оказывается, их четыре”.

– Вы хозяин этой лавки? – спросил он.

– Да, – ответил человечек. – Пожалуйста, осмотрите остальных. Они лежат там, намного дальше. Скорую помощь уже вызвали? Какой-то взбесившийся тип, явно сумасшедший. Посмотрите, пожалуйста, остальных. Может, кто-нибудь из них еще жив. Одна из них женщина. Пожалуйста, осмотрите их.

Клинг кивнул и направился вглубь лавки. Третьего он обнаружил лежащим на прилавке рядом с раскрытой книгой. Человек этот наверняка просматривал ее, когда раздались выстрелы. Он был мертв, рот и невидящие глаза его были широко раскрыты. Совершенно машинально рука Клинга потянулась к его глазам и закрыла веки.

Женщина лежала на полу прямо за ним.

На ней была блузка красного цвета.

По всей вероятности, она несла целую стопку отобранных книг, когда пуля попала в нее. Она упала на пол, а книги рассыпались веером вокруг нее и даже по ней самой. Одна лежала под ее вытянутой правой рукой, а вторая шалашиком покрывала ее лицо и черные волосы.

Красная блузка вылезла из стягивающей ее юбки, да и сама юбка задралась, обнажая стройные длинные ноги. Одна нога была поджата, а вторая напряженно вытянута. Черный туфель на высоком каблуке слетел с ноги и лежал сейчас чуть в сторонке. Женщина была без чулок.

Клинг присел рядом с нею. Странно, но названия книг каким-то образом запечатлелись в его памяти: “Культура и стереотипы”, “Здоровое общество” и “Искусство брать интервью. Принципы и методология”. Тут совершенно неожиданно он обнаружил, что блузка на ней вовсе не красного цвета. Уголок ее, выглядывавший из-под черной юбки, был белым. Грудь девушки была прострелена. Сбоку зияли две огромные дыры, и кровь потоком лилась из этих ран, окрашивая блузку в красный цвет. Тоненькая нитка жемчуга на шее девушки разорвалась при падении, и жемчужины эти раскатились по полу, образуя крохотные белые островки в луже уже начинающей густеть крови. Ему было больно наблюдать это жуткое зрелище. Он потянулся рукой к книге, закрывающей ее лицо. Подняв книгу, он в ужасе обнаружил, что боль эта стала вдруг глубоко личной и совершенно невыносимой.

– О Господи, Боже мой! – вырвалось у него.

В голосе его было нечто такое, что заставило Стива Кареллу немедленно броситься к нему через всю лавку. И только потом Карелла услышал его крик, полный муки и боли, – крик, который сразу же наполнил собой тесное и пыльное, пропитанное запахом горелого пороха помещение магазина.

– Клер!..

Когда Карелла подбежал к нему, он уже прижимал к себе обеими руками мертвую девушку. Руки и лицо его были залиты кровью Клер Таунсенд, а он в беспамятстве целовал ее угасшие глаза, шею, нос, щеки и тихонько повторял: “Клер, Клер, Клер...” До конца своих дней Стив Карелла будет помнить это имя и полный невыразимого отчаяния голос, которым Клинг произносил его.

Лейтенант Питер Бернс обедал вместе с женой и сыном, когда позвонил Карелла. Хэрриет сразу же определила, что звонят из участка, – недаром она столько лет была женой полицейского. Так уж как-то получалось, что подчиненные ее мужа выбирали для своих звонков именно то время, когда семья собиралась за обеденным столом. Впрочем, это не совсем точно. Еще они звонили и посреди ночи, когда вся семья спала мирным сном.

– Я подойду, – сказала она и направилась в коридор, где на специальном столике стоял телефон. Узнав голос Кареллы, она невольно улыбнулась. Не так давно он спас всю их семью от серьезной опасности. Расследуя тогда это дело, Карелла был ранен выстрелом в упор толкачом наркотиков, и она прекрасно помнила, как в канун Рождества они с мужем непрестанно дежурили у его постели, не зная, выживет он или нет. Он тогда еле выкарабкался и теперь, заслышав его голос, она улыбнулась, радуясь, как всегда, общению с ним и тому, что он вообще существует.

– Хэрриет, – сказал он, – не позовешь ли ты Пита к телефону?

По его голосу она поняла, что дело серьезное.

– Разумеется.

Хэрриет поспешила в столовую.

– Это Стив.

Бернс, вставая, отодвинул стул. Он был человеком очень компактного склада, и движения его всегда были экономными и точно рассчитанными. Со стороны могло показаться, что он действует как четко отлаженный механизм по преобразованию намерений в действие. Стул немедленно был поставлен на место, салфетка точно легла на стол, сам он решительно направился к телефону, взял трубку и заговорил в тот самый момент, когда трубка была поднесена ко рту.

– Да, Стив?

– Пит, я... я...

– Что у тебя?

– Пит...

– Что произошло, Стив?

Однако на другом конце провода воцарилась тишина. На какое-то мгновение Бернсу почудилось, что Карелла... плачет, что ли? Он поплотнее прижал трубку к уху и выжидал, прислушиваясь. Левое веко его начало чуть заметно подергиваться от нервного тика.

– Пит, я сейчас... я нахожусь в книжном магазине на Калвер и... и...

Снова воцарилась странная пауза. Слышно было, как Карелла спрашивает, где именно находится этот книжный магазин, и кто-то приглушенным голосом дает ему нужные сведения.

– Это Сорок девятая Северная, – проговорил Карелла в трубку. – Называется “Книго... Книгочей”. Так называется этот магазин.

– Хорошо, я слушаю, Стив, – сказал Бернс. Он все еще ждал.

– Знаешь, Пит, я считаю, что тебе следовало бы сейчас сюда приехать.

– Хорошо, я выезжаю, – сказал Бернс. Но он ждал продолжения, понимая, что этим дело не кончено.

– Пит, я... я просто не могу сейчас один заниматься этим. Клинг... Пит, здесь произошло нечто страшное...

– А что все-таки произошло? – мягко спросил Бернс.

– Кто-то вошел в лавку и... и открыл огонь. Клинг... у Клинга... Он...

Казалось, что он просто физически неспособен произнести нужные слова. “Клинг-Клинг-Клинг...” доносилось до Бернса, как приглушенное щелканье курка. Он продолжал терпеливо дожидаться. Трубка молчала.

– Девушка Клинга была в этом магазине, – как-то торопливо одним духом, выпалил наконец Карелла. – Она убита.

У Бернса перехватило дыхание, но он тут же справился с собой.

– Я сейчас же буду там, – сказал он и повесил трубку. На какое-то мгновение он почувствовал огромное облегчение. Он ожидал худшего – он ожидал, что нечто страшное случилось с женой Кареллы или его детьми. Но облегчение это было недолгим, ему на смену пришло чувство вины. “Девушка Клинга”, – подумал он и попытался представить ее, но в жизни они никогда не встречались. И все-таки она казалась такой реальной, потому что ему не раз приходилось слышать, как в дежурке отпускали шуточки по поводу романа Клинга с хорошенькой сотрудницей социальной службы города, и это были чисто мужские шуточки... а теперь она мертва... Клинг...

Вот в этом-то все дело.

Именно в этом: ведь прежде всего он испугался за Кареллу, потому что смотрел на него, как на своего собственного сына, как на наследника семейного дела, надежду отца. Но теперь он думал о Клинге – молодом, белокуром, с наивными, широко раскрытыми на окружающий мир глазами, совсем еще юношу, который занимался делом, не прощающим ни осечек, ни промахов.

Нет, Бернсу было совсем некстати погружаться в рассуждения на эту тему. Я – полицейский, – твердил он себе. – Я держу в кулаке свой отдел, я – начальник, командир, капитан на мостике, и я – старик, во всяком случае, за моей спиной они частенько называют меня именно так. И я не могу, не должен допускать каких-то личных отношений со своими подчиненными, никаких симпатий. В конце концов, не отец же я им, черт побери!