Но он знал, что вряд ли у кого из мальчишек наберется столько сил, чтобы так сотрясать дверь. Он неуверенно потянулся к торчащему ключу; наступившая тишина начинала так же действовать ему на нервы, как и эти громкие удары.

И тут в дверь забарабанили снова, но на этот раз это были не одиночные удары, а непрерывный грохот, который звучал все громче и громче, наполняя собой его голову, так что викарий был вынужден зажать уши руками. Дверь задрожала, казалось, дерево начало прогибаться, поддаваясь силе ударов. Было такое впечатление, что она вот-вот треснет и разлетится на куски. Гул стоял такой, будто его били по голове. Викарий, пошатываясь, отошел от двери, взглянул на церковь и ему показалось, что даже эти уродливые серые морды на водостоках смеются над ним. Охваченный ужасом, он снова посмотрел на дверь; она была почти готова в любой момент рухнуть, и он не понимал, как этот старый замок еще до сих пор держится. Грохот усилился, казалось, он достиг предела.

Биддлстоун не выдержал и закричал срывающимся голосом:

– Прекратите! Во имя всего святого – прекратите!

Он не был уверен еще и тогда, а позже его уверенность еще поубавилась, но именно в тот момент ему показалось, что он услышал смех. Нет, это был даже не смех, а смешок, тихий, но странным образом ясно различимый в царящем вокруг шуме. Он уже было решил убежать с церковного двора, не в силах больше выносить этот ужас, но внезапно удары прекратились. Наступившая тишина была столь же ошеломительна, как и предшествовавший ей грохот. Дверь больше не содрогалась и выглядела такой же прочной, как всегда, на ней не осталось никаких следов от тех диких ударов, которые она вынесла. На какое-то мгновение ему даже показалось, что ничего и не было, такой мирной была наступившая тишина. Он устало приблизился к двери и приложил к ней ухо, готовый отскочить назад при малейшем шорохе. Может, ему снова померещилось, или он действительно услышал шепот?

Преподобный Биддлстоун не отличался особой храбростью, но был человеком рассудительным. Он не мог пойти в полицию и заявить, что кто-то пытается вырваться из его церкви. Они бы только улыбнулись и поинтересовались, а почему бы, собственно, ему его не выпустить? А этот стук – он был сильный и громкий, но какой-то приглушенный, как будто колотили тупым предметом. И, наконец, никому не под силу сотрясать эту крепкую дубовую дверь. Будучи человеком здравомыслящим и уравновешенным, он понимал, что найти объяснение всему случившемуся весьма затруднительно, и если он не смог объяснить этого самому себе, то как же он сможет объяснить это полиции. Но кто бы или что бы ни находилось там, оно было в Божьем Храме, вверенном ему как духовному лицу. И он решительно повернул ключ.

Викарий выждал несколько секунд, прежде чем толкнуть дверь. Прямо перед ним была маленькая прихожая, отделявшаяся от собственно церкви двумя отдельными дверями. Она была пуста.

Широко распахнув обе створки так, чтобы внутрь попало как можно больше света, викарий осторожно вошел внутрь. Несколько минут он прислушивался, прежде чем двинуться дальше по направлению к небольшим дверям, ведущим непосредственно в церковь. Он толкнул дверь и заглянул внутрь.

Яркий солнечный свет, проходя через стекла высокого витражного окна, падал вниз разноцветными столбами, видимыми благодаря кружившимся в них маленькими частичками пыли, в остальных же частях церковного помещения царил густой полумрак. Как только викарий вошел, небольшая дверь за ним захлопнулась, создав тем самым еще одно затемненное пространство позади него. Он внимательно огляделся вокруг, медленно переводя взгляд от стены к стене, но, казалось, все было в порядке, и направился к алтарю. Его шаги эхом отдавались в огромном холодном помещении. Не успел он пройти и нескольких метров, как заметил впереди, в ближайшем к алтарю ряду в передней части церкви, темную коленопреклоненную фигуру. Ее было плохо видно, потому что как раз между ним и этой фигурой падал яркий луч света, делая ее очертания едва различимыми сквозь танцующие в луче пылинки. Похоже, что она была закутана в плащ или длинное пальто, но на таком расстоянии трудно было что-нибудь сказать с полной уверенностью. Не говоря ни слова, викарий двинулся к этой фигуре, предполагая, что она обернется на звук его шагов. Однако фигура оставалась неподвижной. Он подошел ближе, но по другую сторону яркого луча света все по-прежнему оставалось расплывчатым, и теперь он вовсе не был уверен в том, что там вообще был кто-нибудь. Казалось, что вокруг было слишком темно. Он пересек полосу света, падавшего из высоких окон, и ослепленный его яркостью, заморгал, привыкая к внезапному полумраку. Все еще плохо видя после резкой смены света и тени, он остановился как раз позади коленопреклоненной фигуры, и протянул вперед руку, намереваясь коснуться ее плеча. В то же самое время голова фигуры начала медленно поворачиваться в его сторону.

Викарий вдруг почувствовал, что в церкви ужасно холодно, гораздо холоднее, чем обычно бывает по утрам; холод пробирал до костей, казалось, глаза замерзают в глазницах. И в тот же момент, когда голова полностью повернулась в его сторону, он услышал низкий раскатистый звук, отдаленно напоминающий хохот, и на него уставились черные обугленные глазницы.

К счастью, в этот момент все чувства покинули бедного викария и он, потеряв сознание, тихо осел на твердый каменный пол.

Келлер свернул в пустынный проулок, и покрышки громко зашуршали по гравию, словно возвещая о его прибытии. В машине у него уже лежал полный список пассажиров рокового рейса, полученный от молодого сотрудника пассажирской службы, дежурившего той ночью. Сначала парень отказывался дать ему этот список, но Келлер проявил настойчивость, заметив, между прочим, что легко мог бы составить его сам, порывшись в газетах. Парень, наконец, сдался и даже выложил кое-какую дополнительную информацию о пассажирах, на что, собственно, Келлер и рассчитывал. Он собирался попозже, когда будет время, тщательно изучить список, хотя и не представлял себе, что это может ему дать. Но с чего-то все равно надо было начинать.

Ближайшей же задачей Келлера было встретиться с Бет Роган, женой погибшего командира, и эта перспектива его не вдохновляла: придется ворошить прошлое и бередить старые раны.

Дом Роганов находился в Шеппертоне, неподалеку от озера, облюбованного яхтсменами, в число которых входил и капитан Роган, обожавший, как было известно Келлеру, этот вид досуга. Дом был не большой, но и не маленький, и его отличала какая-то естественная неброская элегантность. Не успел Келлер заглушить мотор Стэга, как входная дверь открылась и на пороге появилась Бет.

Последний раз они виделись во время общих похорон всех погибших в авиакатастрофе; тогда она была бледна и казалась надломленной. Во время долгой панихиды он несколько раз ловил на себе ее взгляд, хотя лицо ее оставалось бесстрастным; сам он был еще слишком подавлен происшедшими событиями, чтобы как-то проявить свои чувства к ней. Сейчас Бет выглядела красивой и жизнерадостной, как и прежде, а белая блузка и такого же цвета брюки ей были к лицу значительно больше, нежели черное траурное одеяние, в котором он видел ее в прошлый раз. Длинные каштановые волосы были сколоты на одну сторону, что придавало ей вид совсем юной девушки, почти школьницы. Она слегка подняла в приветствии руку, в другой же руке он заметил у нее бокал с каким-то темным напитком.

Он выбрался из машины.

– Привет, Бет.

– Привет, Дэйв.

Несколько мгновений они стояли молча, разглядывая друг друга. Теперь, находясь от нее лишь в нескольких шагах, он увидел появившуюся вокруг ее глаз тонкую паутинку морщинок и небольшие складки на шее, которых не было прежде. Но она все еще была красива. Темно-карие, казалось, бездонные глаза, неотрывно и напряженно смотрели па него.

– Почему ты до сих пор не появлялся? – спросила она.

– Извини, Бет, я думал, что так будет лучше, – ответил он.